нибудь страшную моральную эпидемию. Зараза распространяется, она в воздухе, все дышат ею. Целые слои общества, хотя бы, например, чиновники, начинают разлагаться. Оставьте эти трупы в ваших домах — эпидемия неминуема.
К несчастью, такая политика обладает свойствам ослеплять людей, которые ее проводят. Эти люди, именующие себя государственными деятелями, не понимают, что они сами, собственными руками, с невероятными усилиями и в поте лица своего, вызвали те ужасные события, на которые они сейчас жалуются, и что катастрофы, обрушивающиеся на них теперь, — дело их рук. Что сказали бы вы о крестьянине, который перегородил бы реку около самой своей хижины от одного берега до другого, а потом, видя, что река вышла из берегов и, хлынув потоком, повалила стены его хижины и сорвала крышу, вдруг стал бы кричать: «Проклятая река!» Политики прошлого, мастера строить всякие преграды поперек течения, только и делают, что кричат: «Проклятый народ!»
Уберите Полиньяка и июльские ордонансы, иначе говоря плотину, — и Карл X мирно умер бы у себя в Тюильри. Преобразуйте в 1847 году избирательный закон, то есть опять-таки снимите преграду, — и Луи- Филипп умер бы на троне. Разве это означает, что республика могла бы не наступить? Нет. Республика — наше будущее. Она пришла бы, но шаг за шагом, успех за успехом, как мирно текущая река, а не как наводнение, затопляющее все вокруг. Она пришла бы в свое время, в свой час, когда все было бы уже готово, чтобы принять ее; она пришла бы, конечно, не более живучая — ибо она и ныне несокрушима, — но более спокойная, без угрозы реакции, без подстерегающих ее принцев, без переворота за спиной.
Политика препятствия человеческому движению — подчеркнем это — отличается тем, что она создает искусственные катаклизмы. Так, она ухитрилась сделать из 1852 года страшное бедствие — и все тем же способом, с помощью искусственной преграды. Представьте себе железную дорогу: через час должен пройти поезд; бросьте на рельсы бревно — и поезд превратится в щепы: вот вам Фампу! Уберите это бревно до прихода поезда, — он пройдет, и никому даже в голову не придет, что здесь могла произойти катастрофа. Это бревно — закон 31 мая.
Лидеры большинства в Законодательном собрании бросили этот закон поперек 1852 года и кричали при этом: «Вот тут произойдет крушение общества!» Левые говорили им: «Уберите ваше бревно! Уберите бревно! Дайте свободно пройти всеобщему голосованию». В этом вся история закона 31 мая.
Эти вещи мог бы понять и ребенок, но «государственные мужи» не понимают.
Ответим теперь на вопрос, который мы только что поставили: не будь Второго декабря, что произошло бы в 1852 году?
Уничтожьте закон 31 мая, уберите эту преграду на пути народа, отнимите у Бонапарта его рычаг, его орудие, его предлог, оставьте в покое всеобщее избирательное право, уберите бревно с рельс — знаете ли, что произошло бы в 1852 году?
Ничего.
Выборы.
Нечто вроде мирного празднества, на которое народ пришел бы голосовать — вчерашний труженик, сегодняшний избиратель, завтра снова труженик, всегда властелин.
Нам возражают: «Выборы! Хорошо вам говорить! А что, если бы в результате этих выборов получилась «красная палата»?»
Но разве нам не угрожали, что Учредительное собрание 1848 года будет «красной палатой»? Красные палаты, красные пугала — все эти предсказания стоят одно другого. Те, кто, насадив на палку эти призраки, размахивает ими перед ошеломленными обывателями, знают, что они делают, и посмеиваются, спрятавшись за страшный лоскут, которым они машут в воздухе. Под длинным красным балахоном призрака, которому дали имя «1852 год», виднеются ботфорты переворота.
IV
Жакерия
Однако после 2 декабря, когда преступление было совершено, необходимо было обмануть общественное мнение. Переворот стал кричать: «Жакерия!» — подобно тому убийце, который кричал: «Держи вора!»
Надо сказать, что жакерия была уже обещана, и Бонапарт не мог без некоторого для себя неудобства нарушить все свои обещания разом. Что такое этот «красный призрак», как не жакерия? Требовалось придать этому призраку хоть какое-то подобие реальности. Нельзя же расхохотаться в лицо народу и сказать ему: «Да ведь ничего не было! Я просто вас пугал вами же самими!»
Итак, жакерия существовала. Обещания, данные в прокламациях, были выполнены.
Приспешники дали волю воображению, пустили в ход вое пугала бабушки Гусыни, — всякий малютка, прочти он газету, мог бы узнать людоеда дядюшки Перро, выряженного социалистом. Придумывали, сочиняли, а так как печать уже была задушена, никаких трудностей не возникало. Врать нетрудно, когда у того, кто мог бы вас уличить, заранее вырван язык.
Взывали: «Будьте начеку, буржуа! Без нас вы погибли бы! Если мы вас и расстреливали, то только для вашего же блага! Вспомните, лолларды ломились к вам в ворота, анабаптисты лезли через забор, гуситы стучались в ваши окна, нищие забирались к вам по лестнице, босяки зарились на ваш обед! Будьте начеку! Разве не случалось, что насиловали ваших верных супруг?»
Слово на эту тему было предоставлено одному из главных сотрудников «Патри», летописцу Фруассару.
«Рука не поднимается описать чудовищные глумления и гнусности, кои они проделывали над женщинами. Не довольствуясь всякими бесчинствами и насилиями, они убили одного рыцаря, насадили его тело на вертел и, поворачивая его над огнем, изжарили на глазах у жены и детей. После чего десять или двенадцать человек надругались над женой, силой заставили детей и жену есть жареное, а затем самым злодейским образом прикончили всех до одного.
Эти злодеи грабили и жгли все кругом, убивали, насиловали и бесчестили всех женщин и девиц, они не знали ни сострадания, ни жалости и бросались на всех, словно бешеные псы.
Так бесчинствовали эти люди повсюду между Парижем и Нуайоном, между Парижем и Суассоном и Гамом в Вермандуа и по всем землям Куси, где собрались самые отчаянные из этих грабителей и насильников. Только в графстве Валуа и аббатствах Лана, Суассона и Нуайона они сровняли с землей более ста замков и домов, принадлежавших рыцарям и их оруженосцам. Они убивали, грабили и уничтожали все, что ни попадалось им на пути. Но бог в своей неизреченной милости положил этому конец, за что мы непрестанно должны возносить ему хвалу».
Внесли только одну поправку — заменили бога монсеньером принцем-президентом — вот и все.
Теперь, спустя восемь месяцев, люди знают, что это была за «жакерия». События, наконец, предстали в своем подлинном свете. Как это случилось и где? Да в тех же самых судах, которые учредил Бонапарт. Супрефекты, чьи жены были изнасилованы, оказались неженатыми. Изжаренные заживо кюре, сердца которых были съедены жаками, сообщили, что они живы и невредимы. Жандармы, над трупами которых плясали злодеи, пришли свидетелями в военные суды. Разграбленная общественная казна оказалась нетронутой в руках Бонапарта, который ее «спас». Знаменитый дефицит Кламси в пять тысяч франков сократился до двухсот франков, израсходованных на розданный беднякам хлеб. В ответ на официальное сообщение от 8 декабря о том, что «приходский священник, мэр и супрефект Жуаньи и несколько жандармов были гнусным образом убиты», появилось письмо, которое вскоре стало достоянием гласности: «В Жуаньи не было пролито ни капли крови; никаких покушений на чью-либо жизнь не было». Кто написал это письмо? Тот же самый «зверски убитый» мэр Жуаньи. Анри де Лакретелъ, у которого вооруженная банда, вломившись в его замок Корматен, потребовала две тысячи франков, до сих пор не может прийти в себя — не от вымогательства, а от этой выдумки. Ламартин, к которому тоже вломилась шайка грабителей и чуть не вздернула его на фонарь, а потом подожгла его замок Сен-Пуэн, тот самый Ламартин, который «обратился к правительству с просьбой о помощи», узнал об этом из газет.
Следующий документ был доставлен военному суду в Ньевре, где председательствовал бывший полковник Мартенпре:
