Том 12. Стихотворения

Вам отдан день его и на забаву — ночь.
Вы — буря; спорить с ней несчастному невмочь, —
Его сметет ваш смех и буйное веселье;
Вы — беззаботный пир, он — на пиру похмелье;
Вы — хор, он — горький крик, врезающийся в хор.
Кто знает? Может быть, он, хоронясь как вор,
Стесняясь доброго поступка, как дурного,
Задумчивый аскет, голодный и суровый,
В одежде латаной, средь нищих — нищий брат,
Готовый старикам всегда помочь, он рад,
Что может превратить бессонницу, лишенья,
И голод, и веков высокие творенья,
Которые детей он учит понимать, —
В вязанку топлива, чтоб отогрелась мать,
В обнову для сестры, кисейную косынку;
Свой пот, свою слезу — в жемчужную росинку,
Чтоб тихим вечером продрогший голубок
Бесшумно прилететь и выпить каплю мог.
Поймите, мальчики: подвижник незаметный,
Как долгу своему он предан беззаветно,
Глаза и душу сжег на нем! Полумертвец,
Он вертит жернова — и станет, наконец,
Для скованной его души, простой, безгневной,
Пожизненной тюрьмой затвор ваш однодневный.
Поймите: как траву, его ваш топот мнет,
Он не смеется, он — поймите — не живет!
Вас будущее ждет, зовет апрель веселый,
Вам завтра — улететь в широкий мир из школы,
Ему — остаться здесь, и завтра для него,
Как настоящее, и глухо и мертво.
Ему всегда декабрь, хоть май свети в окошко,
Всегда мощеный двор, и эта комнатешка,
И непогодь, и дождь, и снег. Когда ж потом
Войдете вы в лета, он будет стариком.
И, если не умчит его волной счастливой,
Всегда он будет здесь, печальник молчаливый,
Делить с учеником во мраке этих стен
Не радость буйную, а тяготы и плен.
Так преклонитесь же пред ним с хвалой любовной,
Пред ним, колодником, казнимым невиновно,
Пред подвигом его. Что дал он? Что берет?
Пусть он предстанет вам таким, как есть: он тот,
Кто просветил ваш ум, кто дал клинок вам в руки
С двояким лезвием — искусства и науки,
Чтоб, истину любя, могли вы жизнь пройти
И. за прекрасное сражались бы в пути!
Святым представится он вам в своем призванье
Вести к высокому, и к пользе, и к Познанью
Орду смятенных душ под утренним лучом.
Где паствою сердца, там разум пастухом.

Пока он здесь и звук скандовки однотонной
Его баюкает — и вот он никнет сонно, —
Пусть в гулких сумерках из приоткрытых книг
Забьет поэзии живительный родник;
Пусть от Овидия, Софокла и Платона,
Пусть от крылатого и ясного Марона,
От драматических Эсхиловых химер,
От вас, полубогов, Гораций и Гомер,
К нему, ревнителю далекого величья,
К нему, оратаю смиренного обличья, —
Пусть низойдет к нему, трудившемуся век
На ниве, названной «грядущий человек»,
От гармонических возвышенных творений
Пусть низойдет к нему, благословляя, гений!

Июнь 1842

ТО, ЧТО Я УВИДЕЛ ОДНАЖДЫ ВЕСНОЙ

Услышав чей-то плач, я в дверь вошел поспешно.

Там четверо детей рыдали безутешно,
А мать была мертва. Нет слов, чтоб описать
Окостеневший труп и жалкую кровать.
Я словно заглянул в раскрытую могилу…
Очаг давно остыл, солома крыши сгнила,
В глазах детей была недетская тоска;
Улыбкой, как лучом, пробившим облака,
Лицо покойницы зловеще озарялось,
И мальчик лет шести мне говорил, казалось:
«Взгляни, в какую тьму мы ввергнуты судьбой!»

Да, преступление здесь было предо мной.
Какое? Женщина с душой невинной, ясной
Трудилась на земле, цветущей и прекрасной.
Небесный промысел любовно сотворил
Ее для радости. Простым рабочим был
Муж этой женщины. Без зависти, без злобы