С громом стая гроз, — Не сломить грозе, не свалить прибою, Узник и утес!»

Джерси, октябрь 1852

V

БЛЕСК

О, время дивное! О, хохот до истерик Всех европейских стран, всех штатов двух Америк! Утесы льют слезу! Кровь капает с икон, Кой-как повешенных! Косят глаза мадонн! Все монстры чудные, о ком и не слыхали, С чистосердечием пред миром воссияли! Вот жалуется пот, что деготь — страх смердит! Обнюхав Шейлока, орет Иуда: «Жид!» Мышьяк разоблачил все подлости морфина! Взор укоризненный вперяет Мессалина В разгульную Готон, и, значит, быть грозе, И в подлости Дюпен изобличил Созе! Да, здесь карманщика клеймит громила глухо, Фальстаф уставил перст Силену прямо в брюхо, И, на глаза спустив ресниц густую тень, Стыдливо Ласенер бормочет: «То — Кастень!» Я созерцаю век — и я имею право: Страданье — мой удел, а смех — моя забава… Найдет ли бедная старуха Клио путь, Чтобы из этого кошмара ускользнуть? Империю до дна я вижу как воочью, Когда, не в силах спать, я у окошка ночью Мечтаю, а вдали сверкает тяжело Сквозь мглу и океан маяк у Сен-Мало… Каким безумием весь этот бред измерить? Да, факт: империя — я не могу поверить! — Пятью бандитами воскрешена в полдня. Наполеон-Титан дремал!.. О, западня!.. Прощен отечеством, он спал в покое склепа, Когда с ножами вдруг, кроваво и свирепо, Бандиты ринулись, — и сутки шла борьба! Наполеон-Пигмей родился в ней. Судьба, Слуга безжалостный святого искупленья, В кровь палец обмакнув, метнула оскорбленье Знаменам порванным, лохмотьям прежних слав, Карикатурой сей могилу запятнав. И вот — они цветут! Цветут! Окиньте взглядом! О, срамом вздутая эпоха с голым задом! Он царствует, фигляр, — под общий смех и глум, — И шепчет, руку вздев: «Mentior, ergo sum».[7] Дни, месяцы, года идут, а сей флегматик, Порой вдруг бешеный, сей сумрачный лунатик, Что прозван Бомбою, царит за годом год, И преступление с ним об руку идет. Какое зрелище! Гуляет, вздернув плечи, Химера мерзкая с фигурой человечьей Средь бела дня! Кишат на коже у него Сюэнов скопища, — глядите! — Ничего: Он шествует нагим, бесстыдным, наглым, темным, Бароша не прикрыв хотя б листочком скромным! Макиавелли рад он показать, смеясь, Своей присяги труп, что им же брошен в грязь. Он сыплет золотом. Скорей! Давайте шляпу! Маньян подставил клюв, Тролон распялил лапу. Все ладно! Подлецы мерзавца чтут главой! Все чудно! Правильно! Итог всему простой: Им церковь пленена, им опера объята; Украл он? С нами бог! Зарезал он? Кантата! По барину — слуга, по нравам — и закон; Империя — сплошной блистающий притон; Презренье хлопает в ладоши: «Браво! Браво!» Все согласовано: и камень и оправа. Ну и коллекция! Ну, выбор! Ну, дворец! Одним Лойола — дед, другим Бабеф — отец. Нет, ни в Венеции не встретишь, ни в Бергамо Столь мерзостных личин среди свистков и гама! Где цель у общества? Кто все права поверг? Все перевернуто изнанкою наверх. Отброс презреннейший красуется на троне. Тряпичники бредут в ночи, среди зловоний, Крюки нечистые направив на сенат… Вот власть имущие, вот все они подряд, Что в низости живут, чтоб умереть святошей:
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату