Под маской гордости прожорливая глотка, Его высочество, ловкач средь катастроф, Волк, на кого спустил я стаю гончих строф, Пират и горлорез, бесстыжий, беспощадный, — Он триумфальный день в позор окутал смрадный, Злодейством славу смёл, поверг победу ниц, Он у истории похитил Аустерлиц; Бандит, он лаврами свой нож прикрыл заране; Все им растоптаны — рабочие, крестьяне; Он грудой мертвых тел — «мятежникам в пример» — Заставу завалил вблизи Сите-Бержер; Он саблей грубою рубнул свою присягу, Убил законы он, стремление ко благу, Честь, справедливость — все, вплоть до надежд, убил; Он кровью Франции святою обагрил Струи всех наших рек от Сены и до Вара; Он Лувр себе добыл — не гроб в грязи Кламара; Теперь он царствует, и подлая пята Твои, о родина, расплющила уста! Вот что им сделано! Я не приумножаю… Когда ж разбойника и всех мерзавцев стаю С негодованием у власти увидав И жаждая конца насилий и расправ, Мы кличем, ужаса полны и отвращенья: «Вставайте, граждане! Хватай, народ, каменья! Прочь саблю гнусную, что даже и не меч! Пусть вновь сияет День, пусть Право держит речь!» — То это, значит, мы, кто от ножа бежали, От лап разбойничьих, — разбойниками стали! То это мы зовем гражданскую резню И тащим факелы — страну предать огню! Так!.. Растоптать закон и властвовать террором; Быть плутом, циником, лжецом, убийцей, вором; Мерзавцем будучи, «я — цезарь» бормотать; И мысль, и жизнь, и вздох давить и удушать; Заставить пятиться Восемьдесят Девятый; Затычкой рты заткнуть у прессы и Палаты; Как зверя, нацию в намордник затянуть; В казармах царствовать, в альковах нежа грудь; В бюджете лаз пробить прохвостам восхищенным; Обречь несчастный люд прожорливым Тролонам, Затем, что был народ — давно до наших дней — Добычею дворян и жертвой королей; Дать на съеденье псам объедок этот львиный; Себе мильоны взять с улыбкою невинной; Всем афишировать, что в нем сидит сатрап; Кутить в открытую в кругу распутных баб; Героев истязать, на каторгу упрятав; Изгнать всех честных; жить меж нравственных кастратов, Как византийский царь средь евнухов-рабов; Знать ремесло убийц и трюки шулеров; Все это — о народ! — и честь и добродетель!.. А если кто-нибудь, всех мерзостей свидетель, Изгнанник, веруя в закон, сквозь фимиам Вдруг крикнет деспотам и верным их войскам: «Вы — угнетение, разбой, неправосудье; А вы — солдаты их, вы — сабли и орудья; Земля, покорствуя, лежит у ваших ног; Мы — пыль ничтожная, а вы — колосс и бог; Ну что же, вступим в бой, явив свою природу: Вы — за насилие, а мы — мы за свободу!» И если, показав понтонов черный флот, Изгнанник тот опять к народу воззовет: «Французы! Страшен день бесплодных покаяний Над прахом праведных, над памятью терзаний!.. Воскресни, Франция! Имперский гроб разбей, Нерона-паука сорви с груди своей Прекрасной, хоть в крови! Покинь земное лоно, Сжимая честный меч и хартию закона!» — И если этот крик личину со лжеца Сорвет, и поразит пирата, и в сердца Проникнет истиной и станет мыслью здравой, То мы — преступники! Ты слышишь, боже правый? Вот что они твердят перед лицом твоим, Провидец, для кого прозрачны мрак и дым, Что перед вечными очами громоздится! Как! На руках убийц и кровь еще дымится; И не успел еще истлеть в кровавых рвах Сраженных стариков, детей и женщин прах; Еще в крови Париж; еще порхает в небе Присяга ложная!.. И вот, среди отребий, Отбросов общества, какую речь ведут! О, ропот ярости, упрятанной под спуд! Вот жирный выкормок, веселый и румяный, Твердит: «Мешает спать шум этот неустанный; Вое ладно; у купцов утроилась лихва; На наших женщинах — цветы и кружева!» — «К чему тут жалобы? — орет второе Некто. — Бродя бульварами, лоща асфальт проспекта, На бирже сотни три беру я каждый день; Деньга рекой течет — глотай, кому не лень! Три франка десять су гребет простой рабочий — Ведь это ж рай! Париж кипит с утра до ночи. А демагогов нет: их выкинули вон; Тем лучше. Принц меня в восторг приводит: он Умеет жить, хоть я постиг его не сразу.
