Знай: нынче женщины с публичным свыклись ложем; Ведь жить-то надо все ж; ведь мы им не поможем: Там — голод бедности, здесь — похоть богача. А у тебя атлас, и бархат, и парча, И золото тиар… Для вас, для нищей голи, О августейшие колодники бездолья, Священным кажется богатый наш убор; Для нас, священников, он — горе и позор! Вот этот бриллиант, что митре дал сиянье, Вот этот изумруд, чьи искристые грани Покажутся морской пучины зеленей, Все это темное мерцание камней — Кровь ваша, молоко из грудей истощенных, Дрожь, охватившая малюток обнаженных, Паденье в пропасти неведомые! Вот Что значит этот блеск! Расстался ты, народ, С невинной радостью. Вы голодны, вы нищи; Нет денег, чтоб платить за хлеб и за жилище, И нет достоинства, и в сердце меркнет свет, И нет плодов труда, и чести женской нет — Утехи вашей! — Вот позор твой, пастырь! Все ты Верни им! А себе оставим нечистоты! Как! Есть предвечный бог. Он мыслит. Яркий свет Нам шлет он без конца. Он движет сонм планет И все живущее премудро образует, И бытие свое он этим доказует. Господь из темноты, где блещет метеор, Зрачками ясных зорь глядит на нас в упор, И цементирует он всю громаду мира, Чтоб трещин не было в лазурности эфира, И в ночь, когда вот здесь, над нашей головой, Бушует ураган, сорвав намордник свой, Вот эти небеса другими небесами Уравновесил бог, даря нас чудесами, Что и не снились нам: обильем голосов, Зарниц над кручами, огней во мгле лесов. Да, есть он, этот дух, непостижимый, зоркий! Здесь, старцы, пастыри, мы рядимся в оборки, Как девки падшие, и падки точно так До драгоценностей и всяких мнимых благ, И в криводушные впадаем мы восторги. Но, не участвуя в презренном этом торге, Властитель темных гроз, он жив! А мы в церквах Иль под порталами в своих монастырях, Меж складок мантии иль ткани золоченой, Священнодействуя, толпе ошеломленной Показываем: «Вот малюточка господь — Глаза эмалевые, розовая плоть!» Картонный Иисус! Из воска бог предвечный! Несут его гулять, и славят бесконечно, И перед алтарем на цыпочки встают — А вдруг всевышнего столкнут и разобьют! Что церковь, то святой… Мы их обожествляем, — На это прихожан мы данью облагаем, На ладан дышащих мы грабим без конца. Рождает ненависть гремящие сердца, И голода клыки вонзаются в людские Жилища жалкие, в мансарды, в мастерские. А мы? Наделали мы кукол золотых, — Зовут Иоаннами Крестителями их, — И уйма дев Марий в футлярчиках блистает; Чтоб пустоту одеть, Голконды не хватает. Порок гигантом стал, и прикрывает тьма Девичью каторгу — публичные дома. Я повторяю вам: все свечи вы зажгите, И цугом, по два в ряд, все церкви обойдите, — Но этой гнусности вам все же не унять. Да! Хлеб вы у людей осмелились отнять. Вы богатеете на нищете народной. Невинность ангельская, будучи голодной, Во тьму провалится! Вы даже голубка Хотите превратить в орлана-буряка, Чтоб идол пребывал в парче и позолоте. Ведь эти женщины из крови и из плоти — Цветы невинности, цветы любви святой — Заплатят чистотой своей, и наготой, И добродетелью, погибшей безвозвратно, За ваших куколок нелепых. Вам понятно? Вы слышите меня? Господь на высях гор Так со сновидцами вел древле разговор. А вы мечтательно воссели на престоле — Затем, чтоб в демонов преобразиться, что ли? О, будем же любить, любить, любить, любить! О братья, следует нам рубище носить И деревянное иметь в руках распятье, Но голову держать должны мы выше, братья, Чтоб нами помыкать не смели короли. О старцы! Никаких поклонов до земли! Лишь перед господом душа должна склониться. Колеса — короли, вы — ось! Но колесница Помчалась на народ, а он — опора вам! Торговцы черные, заполнили вы храм. Паденье жалкое — все ваше возвышенье. Избыток ваш — грехов печальное кишенье. Христос здесь распят вновь. Увидел он, что тут, Под сытой церковью, голодный стонет люд, — И скрылся; для него сокровища прелата —
