Сегодня? Нет. Завтра? Да.
Итак, будем верить и ждать будущего.
А до этих пор мира быть не может. Я говорю это со скорбью, но непреклонно.
Расчлененная Франция — несчастье для человечества. Франция принадлежит не Франции, она принадлежит всему миру; для того чтобы человечество могло нормально развиваться, необходима целостность Франции; провинция, отнятая у Франции, — это сила, отнятая у прогресса, это часть тела, отнятая у человечества; вот почему Франция не может ничего отдать. Увечить ее — значит увечить цивилизацию.
Впрочем, жертвы насилия можно видеть повсюду, и в этот момент вы слышите крики одной из них — Герцеговины. Увы! Невозможно спать, когда кровоточат такие раны, как Польша, Крит, Мец и Страсбург; невозможна спать после такого бесчестия, как восстановление Германской империи в разгар девятнадцатого века; невозможно спать после того, как Париж был осквернен Берлином, то есть город Вольтера был оскорблен городом Фридриха II; невозможно спать после такого бесчестия, как провозглашение святости грубой силы и справедливости насилия, после пощечины, нанесенной прогрессу в лице Франции. Все это невозможно заглушить провозглашением мира. Чтобы умиротворить, нужно успокоить; чтобы успокоить, нужно удовлетворить. Братство — не поверхностное явление. Мир — не верхний слой.
Мир — это итог. Нельзя декретом установить мир, так же как нельзя декретом ввести зарю. Когда человеческая совесть чувствует, что она находится в состоянии равновесия с социальной действительностью; когда раздробленность народов уступает место единству континентов; когда исчезают захваты, именуемые завоеваниями, и узурпации, именуемые королевской властью; когда никто не наносит увечий соседу, будь то отдельный человек или целая нация; когда бедняк сознает необходимость труда, а богач сознает величие труда; когда материальное начало в человеке подчиняется духовному началу; когда желания поддаются обузданию со стороны рассудка; когда на смену старому закону — брать — приходит новый закон — понимать; когда братство душ опирается на гармонию между мужчиной и женщиной; когда ребенок уважает отца, а отец чтит ребенка; когда нет иной власти, кроме власти творца; когда ни один человек не может сказать другому человеку: «Ты — моя скотина!»; когда пастух уступает место врачу, а овчарня (сказать «овчарня» — значит сказать «бойня») — школе; когда существует тождество между честностью политической и честностью социальной; когда Бонапарт в верхах так же невозможен, как Тропман в низах; когда священник чувствует себя судьей, а судья чувствует себя священником, то есть когда религия правдива, а правосудие неподкупно; когда границы между нациями стираются, а границы между добром и злом восстанавливаются; когда каждый человек создает в себе из своей честности некое внутреннее отечество, — тогда, так же как воцаряется день, воцаряется мир. День воцаряется благодаря восходу солнца, мир — благодаря восходу права.
Таково будущее. Я приветствую его.
1876
ДЕЛЕГАТ ПАРИЖА — ДЕЛЕГАТАМ ТРИДЦАТИ ШЕСТИ ТЫСЯЧ ОБЩИН ФРАНЦИИ
Избиратели общин Франции!
Вот чего ждет от вас Париж:
Он много выстрадал, этот благородный город. И все же он исполнил свой долг. В декабре 1851 года Империя силой захватила его и, сделав все, чтобы победить его, приложила все усилия к тому, чтобы его разложить; разложение — вот истинная победа деспотов; растлить совесть, устрашить сердца, принизить души — вот хорошие условия для царствования. Преступление становится пороком, оно проникает в кровь народов; в свое время цезаризм кончился тем, что превратил великий Рим в город, вызывавший негодование Тацита; насилие, выродившееся в развращенность, — нет ига злосчастнее! Двадцать лет Париж влачил на себе это иго; этого времени достаточно для того, чтобы яд успел подействовать. Пять лет назад, полагая, что час настал, рассчитывая, что процесс распада, начавшийся 2 декабря, должен уже завершиться, враги надругались над Францией, попавшей в западню, и, разделавшись с Империей, которая рассыпалась от первого же дуновения, ринулись на Париж. Они думали, что увидят Содом. Их встретила Спарта. И какая Спарта! Спарта с двумя миллионами жителей. Чудо! Такого история еще не видала; Вавилон, героический, как Сарагоса! Яростная осада, орудийный обстрел, все жестокости вандализма — Париж, говорящий с вами в эту минуту, общины Франции, вынес все! Эти два миллиона людей показали, до какой степени единодушна родина, ибо у всех у них билось одно сердце. Пять месяцев полярная зима, которую, казалось, принесли с собой эти северные народы, обрушивалась на осажденных, но не сломила их. Было холодно и голодно, но люди были счастливы, чувствуя, что они спасают честь Франции и что Париж 1871 года продолжает традиции Парижа 1792 года; и в день, когда жалкие военачальники заставили Париж капитулировать, всякий другой город издал бы крик радости; Париж испустил крик боли.
Как же отблагодарили этот город? Всяческими оскорблениями. Нет таких мучений, от которых был бы избавлен прекрасный город. Он испытал и пытки и поношения. Отныне только этот город имел право на Триумфальную арку. Именно через Триумфальную арку Франция, представленная своим Национальным собранием, хотела бы войти в Париж с обнаженной головой. Чествуя Париж, Франция хотела воздать честь самой себе. Но было сделано прямо противоположное. Я не осуждаю, а только констатирую. Будущее произнесет свой приговор.
Как бы то ни было, не вдаваясь в подробности, надо сказать, что заслуги Парижа не получили признания. Как ни печально, у Парижа оказались враги не только за границей. Потоки клеветы обрушились на несравненный город, грудью встретивший удар, город, остановивший немцев и вызвавший замешательство в их рядах, город, который при мужественной и сильной поддержке турского правительства мог бы, продлись сопротивление еще месяц, превратить вторжение врага в беспорядочное бегство. И такой Париж, заслуживший все возможные почести, подвергся всяческим нападкам. Оскорблений было столько же, сколько должно было быть почтения. Впрочем, не все ли равно? Сорвав с Парижа венец столицы Франции, враги обнажили его мозг, мозг столицы мира. Это высокое чело Парижа, теперь ясно видное всем, сияет еще ярче. Отныне все народы единодушно признают Париж столицей рода человеческого.
Избиратели общин! Сегодня бьет великий час, слово предоставлено народу, и после стольких битв, стольких страданий, стольких несправедливостей, стольких пыток героический город, все еще подвергнутый остракизму, взывает к вам. Чего просит он у вас? Ничего для себя, все для родины.
Он просит вас рассеять сомнения относительно будущего. Он просит вас заложить основы политической справедливости, основы социальной справедливости, основы демократии, основы Франции. Он просит вас о том, чтобы результатом вашего торжественного голосования было удовлетворение материальных и духовных запросов, нерушимая республика, почетный и раскрепощенный труд, общее снижение налогов и их пропорциональное распределение, отстранение тунеядцев от народного дохода, полное и всеобщее избирательное право, исправление уголовного кодекса, всеобщее обучение, права для всех. Избиратели общин! Ваше голосование равносильно закону, и Париж, эта высшая из общин, просит вас установить, избрав достойных, что торжество справедливости должно покончить со злоупотреблениями, федерация народов — с монархией, переговоры — с внешними войнами, амнистия — с войной гражданской, образование — с нищетой. Париж просит вас исцелить раны. В этот час, когда нам угрожает еще так много несломленных враждебных сил, он просит вас уверовать в прогресс, поставить право выше
