— …которые представляют мало интереса, — закончил его мысль Дез Эрми.
— Разумеется, ведь имя де Рэ уже четыре века сохраняется в памяти потомков лишь благодаря чудовищным порокам, с которыми оно связано. Теперь я перехожу к его преступлениям. Очень трудно, знаешь ли, объяснить, как такой отважный полководец и ревностный католик превратился вдруг в жестокого и коварного богохульника и садиста.
— Да, я что-то не припомню другого случая, чтобы человек столь резко переменился.
— Поэтому биографов и ставит в тупик эта удивительная духовная драма, эта внезапная метаморфоза души, случившаяся как по мановению волшебной палочки, трудно поверить, что все это произошло в действительности, а не на театральных подмостках. Конечно, порок просачивался исподволь, просто до нас не дошло никаких свидетельств, ибо Жиль де Рэ погрязал в грехе тайно, так что ни один из хронистов того времени не заметил злокачественного процесса. Если мы вкратце переберем в памяти все дошедшие до нас детали, то получим следующее: Жиль де Рэ, о детстве которого нам ничего не известно, родился около 1404 года в замке Машкуль на границе Бретани и Анжу. Отец его умер в конце октября 1415 года, и мать, бросив Жиля и его брата Рене де Рэ, почти тут же вышла замуж за сира д’Эстувиля. Жиль переходит на попечение деда, Жана де Краона, сеньора Шантос и ля Суз, «человека старого, дряхлого, ветхого днями», как писали в те времена. Этот мягкосердечный рассеянный старец не присматривает за Жилем, не наставляет его и вскоре отделывается от юноши, женив его 30 ноября 1420 года на Катрин де Туар.
Через пять лет отмечается присутствие Жиля де Рэ при дворе дофина. Современники отзываются о нем как об энергичном, физически крепком человеке поразительной красоты и редкого изящества. Сведений о том, какую роль он играл при дворе, нет, однако восполнить этот недостаток нетрудно, если вспомнить, что к малоимущему королю явился самый богатый из французских баронов. В этот момент Карл VII{16} действительно находится в отчаянном положении. У него нет ни денег, ни авторитета, ни власти. Города вдаль Луары подчиняются ему неохотно. Положение Франции, истощенной войнами и опустошенной чумой, свирепствовавшей несколькими годами ранее по городам и весям, отчаянное. Она истекает кровью, до мозга костей высосанная Англией, которая, подобно Кракену, спруту из скандинавских легенд, протянула свои щупальца через пролив к Бретани. Нормандии, части Пикардии, Иль-де-Франсу, к северу и центру страны вплоть до Орлеана, а после себя этот страшный монстр не оставляет ничего, кроме разоренных городов и мертвых деревень.
Призывы Карла, который требует займов, снова и снова вымогает деньги и увеличивает подати, ни к чему не приводят. Разграбленные селения, заброшенные поля с рыщущими по ним волчьими стаями — вот тогдашняя Франция, обездоленный народ которой не в силах помочь королю, чье право на престол к тому же подвергается сомнению. Окончательно пав духом, Карл выпрашивает деньги у всех без разбора. В Шиноне в небольшом кругу его приближенных плетутся интриги, которые временами разрешаются убийствами. Устав от травли, в малонадежном пристанище за Луарой он со своими сторонниками в ожидании приближающейся катастрофы ищет утешение в буйных оргиях. Королевство держится чудом, двор живет сегодняшним днем, уповая лишь на разбойничьи набеги и ссуды, которые до поры до времени обеспечивают обильную снедь и изрядную выпивку. Все постепенно забывают о необходимости постоянной боевой готовности и, стараясь не думать о будущем, хлещут вино да тискают девок. Впрочем, что можно было ожидать от вялого, безвольного монарха — отпрыска матери-потаскухи и слабоумного отца?
— Портрет Карла VII кисти Фуке в Лувре{17} свидетельствует об этом короле красноречивее всех твоих слов. Я часто останавливался перед этой срамной рожей с поросячьими чертами, глазами деревенского лихоимца, землистым цветом кожи и бесформенным ртом, уголки которого опущены с таким плаксиво-лицемерным выражением, что мне при виде его всякий раз приходит на ум захудалый деревенский кюре с перепою. Таким же вот худым и высохшим, настырным и пронырливым, но менее похотливым и более осмотрительным в своей жестокости будет его сын и наследник Людовик XI. Именно Карл VII распорядился убить Иоанна Бесстрашного {18} и бросил на произвол судьбы Жанну д’Арк — эти его поступки говорят сами за себя.
— Так вот, Жиль де Рэ, который на свои деньги создал армию, был принят при дворе с распростертыми объятиями. Конечно же, он оплачивал турниры и пиры, без конца одалживал деньги придворным, ссужал немалыми суммами самого короля. Однако, несмотря на свои успехи, он, похоже, не пошел по стопам Карла VII, который, заботясь лишь о своей собственной персоне, погряз в разврате. Мы вскоре обнаруживаем Жиля де Рэ в Анжу и Мэне, которые он обороняет от англичан. Как утверждают хроники, он был «хорошим, смелым полководцем», но ему пришлось бежать, разбитому численно превосходящим противником. Соединившись, английские армии волнами обрушились на Францию, проникая все дальше и дальше. Король подумывал уже отступить на юг, оставив страну врагу. В этот момент и появилась Жанна д’Арк. Жиль возвращается к Карлу, который поручает ему охранять и защищать Орлеанскую Деву. Жиль следует за ней повсюду, помогает ей в битвах вплоть до самых стен Парижа, присутствует вместе с ней на коронации в Реймсе, где, как свидетельствует Монтреле, король за отвагу присваивает ему — двадцатипятилетнему юноше — звание маршала Франции.
— Надо же! — перебил Дюрталя Дез Эрми. — Быстро же тогда продвигались по службе. Видно, они не были такими тупоголовыми болванами, как теперешние солдафоны в галунах и позументах.
— Не надо тогдашнее звание маршала смешивать с тем, чем оно стало впоследствии, при Франциске I и особенно во времена Наполеона. Как вел себя Жиль де Рэ по отношению к Жанне д’Арк? Мы такими сведениями не располагаем. Балле де Виривиль, не приводя никаких доказательств, обвиняет его в измене, аббат Боссар, напротив, утверждает, что он был верен Орлеанской Деве и преданно заботился о ней, причем сей добросовестный биограф подкрепляет свое мнение вполне правдоподобными доводами.
Однако нет никаких сомнений в том, что именно в эти героические для Франции дни Жиль де Рэ все больше проникается мистическим духом — вся его история подтверждает такое заключение. Он находится рядом с этой удивительной девушкой с мужским характером, чья судьба, казалось, доказывала возможность божественного вмешательства в земные дела. Он своими глазами наблюдает чудо: простая крестьянка покоряет придворных, этих бездельников и головорезов, воодушевляет трусливого, готового бежать короля. Происходит невероятное: Девственница, словно послушных ягнят, влечет за собой {19} Ла Гиров и Ксентраев, Бомануаров и Шабаннов, Дюнуа и Гокуров, всех этих матерых хищников, которые при звуке ее голоса обращаются в овец. Жиль вместе с ними щиплет постную травку проповедей, утром перед битвой причащается, почитает Жанну за святую. И видит Бог, есть за что: Орлеанская Дева заставила снять осаду с Орлеана, короновала короля в Реймсе. Но вот она заявляет, что ее миссия завершена, и, как милости, просит отпустить ее домой. Совершенно ясно, что в подобной обстановке мистические настроения Жиля всходили как на дрожжах — мы видим теперь перед собой полусолдата-полумонаха.
— Прости, что перебиваю, но я не уверен так, как ты, что явление Жанны д’Арк пошло Франции на пользу.
— Что ты имеешь в виду?
— Да ты послушай. Согласись, что на стороне Карла VII выступали большей частью головорезы с юга, алчные и жестокие грабители, которых ненавидело даже население, прибегавшее к их защите. Столетняя война была, по существу, войной Юга и Севера. Англичане в ту эпоху были норманнами, которые когда-то завоевали Англию и передали ей свою кровь, обычаи, язык. Если бы Жанна д’Арк осталась со своим шитьем при мамаше, Карл VII лишился бы власти и война сошла бы на нет. Плантагенеты царствовали бы над Англией и Францией, которые в доисторические времена, когда Ла-Манша не было, составляли одну территорию и имели общих предков. Тогда бы существовало единое мощное северное государство, которое распространило свои границы до Лангедока, объединив людей со схожими вкусами, наклонностями, нравами. Коронование же Валуа в Реймсе породило какую-то разномастную, нелепую Францию. Оно развело в разные стороны однородные элементы и связало воедино несовместимые, враждебные друг другу народы. Оно одарило нас — и, увы, надолго — родством с людьми со смуглой кожей и блестящими глазами, с этими любителями шоколада и пожирателями чеснока, вовсе не французами, а скорее испанцами или итальянцами. Одним словом, не будь Жанны д’Арк, французы не оказались бы сегодня потомками этих шумных, ветреных, вероломных бахвалов и не принадлежали бы к проклятой латинской расе, черт бы ее побрал!
