его заместителей, викариев — штатного духовенства, — в каждой церкви есть дополнительные или внештатные священники, их и называют викарными. На них возлагается вся черная работа: они служат заутреню, когда все еще снят, пли вечерню, когда все переваривают обед, они встают по ночам, дабы бездомные нищие могли причаститься Святых Даров, совершают всенощные бдения над телами богатых прихожан, при погребении простужаются на сквозняке в притворах храма, получают солнечные удары на кладбищах, это их заваливает снегом и заливает дождем над могилами. Они выполняют тяжелые и неприятные обязанности, за пять-десять франков замещая своих более состоятельных коллег, которым прискучила их работа. Как правило, они в опале. Чтобы от них отделаться, их приписывают к какой-нибудь церкви и следят за ними до тех пор, пока не отрешат от служения или не лишат сана. Кроме того, провинциальные приходы отсылают в Париж священников, которые по тем или иным причинам впали в немилость.
— Но что же тогда делают викарии и другие штатные священники, если они взваливают свою работу на других?
— Они делают что полегче, выполняют те обязанности, которые не требуют ни самопожертвования, ни дополнительных усилий, — исповедуют состоятельных прихожан, ведут уроки катехизиса с невинной детворой, произносят прочувствованные проповеди, играют главную роль в богослужебных церемониях, которые обставляют с театральной пышностью, дабы привлечь верующих. В Париже все духовенство, за исключением викарного, можно разделить на два разряда. К первому относятся ведущие светский образ жизни обеспеченные священники, их назначают в церкви — Святой Магдалины, Святого Роха, — где прихожане побогаче, их обхаживают, приглашают обедать, они проводят жизнь в гостиных и врачуют души тех, кто утопает в кружевах. Священники из другого разряда — в большинстве своем исправные чиновники, которые не имеют ни образования, ни средств, необходимых, чтобы вращаться в кругу праздных бездельников; живут они обычно особняком, посещают лишь дома мелких буржуа, где отводят душу за картами, играя по маленькой, а за десертом отпуская сальные шутки и изрекая банальности.
— Вы сгущаете краски. Дез Эрми, — возразил Каре. — Думается, я тоже знаю духовенство. Даже здесь, в Париже, это славные люди, которые в целом исполняют свой долг. Их бесчестит и оплевывает сброд, погрязший в пороках и грехах. Священники же вроде аббата Буда или каноника Докра, слава богу, составляют исключение. А за пределами Парижа, в провинциальных городишках, среди духовенства встречаются настоящие святые!
— Священники-сатанисты и впрямь относительно редки, а распутство духовенства и пороки епископов явно раздувает продажная пресса, но я-то их упрекаю в другом. Беда не в том, что они игроки или распутники, меня выводят из себя их безразличие, вялость, глупость, посредственность. Они совершают грех против Святого Духа, единственный, которого не прощает милосердный Господь.
— Такое уж наше время, — вздохнул Дюрталь. — Не станешь же ты требовать, чтобы в убогости современных семинарий сохранилась пламенная душа Средневековья.
— И потом, — продолжил свою мысль Каре, — наш друг забывает, что существуют монастырские ордена с безупречной репутацией. Шартрезцы, например…{59}
— Да, и трапписты, и францисканцы, но они схоронились в своих монастырях, укрывшись от нашего постыдного века. А доминиканцы превратились в светских людей, это из их среды вышли Монсабре и Дидоны, куда уж дальше.
— Доминиканцы — это гусары от религии, бравые жизнерадостные уланы, элитные, парадные полки Папы, а добрые капуцины — бедные обозные солдаты, — вставил Дюрталь.
— Если бы они еще любили колокола! — воскликнул, качая головой, Каре и попросил жену, уносившую салатницу и тарелки: — Подай-ка нам сыру.
Дез Эрми наполнил стаканы. Все молча принялись за сыр.
— Скажи, пожалуйста, — обратился Дюрталь к Дез Эрми, — у женщины, вступившей в связь с инкубом, тело обязательно холодное? Другими словами, является ли это серьезным поводом для обвинения в инкубате, ведь в былые времена инквизиция пользовалась неспособностью ведьм плакать как предлогом для обвинения в колдовстве и магии?
— Ну что же, тут я могу тебя просветить. Прежде у женщин, находившихся в связи с инкубом, тело оставалось холодным даже в летнюю жару. Инквизиторы свидетельствуют об этом в своих протоколах. Но теперь у большинства женщин, которые вольно или невольно являются объектами любовных домогательств лярв, кожа, наоборот, очень горячая и сухая. Подобная метаморфоза пока не является правилом, но к тому все идет. Я хорошо помню, что доктору Иоганнесу, на которого ссылается Жевинже, частенько приходилось, прежде чем приступать к церемонии экзорцизма, снимать у больного жар, обливая водным раствором гидроиодата калия.
— Надо же! — воскликнул Дюрталь, думая о госпоже Шантелув.
— А где сейчас доктор Иоганнес? — поинтересовался Каре.
— Живет очень уединенно в Лионе, продолжает заниматься экзорцизмом и проповедует благословенное пришествие Спасителя.
— А что он за человек? — спросил Дюрталь.
— Доктор Иоганнес — очень умный и сведущий священник, признанный авторитет в теологии и знаток канонического права. Он служил настоятелем в церкви и руководил единственным по-настоящему мистическим журналом в Париже, но однажды имел неосторожность вступить в прискорбную полемику с папской курией и Парижским архиепископом. Экзорцизм и борьба с инкубами в женских монастырях вышли ему боком.
Как сейчас помню свою последнюю встречу с доктором Иоганнесом. Я столкнулся с ним на улице Гренель, он выходил из канцелярии архиепископа. В этот же день он покинул лоно Церкви. Мы шли по пустынному бульвару Инвалидов. Доктор Иоганнес был бледен, расстроен, его всегда величественный голос дрожал…
Итак, в канцелярии ему было приказано объясниться по поводу одной женщины, больной эпилепсией, которую он, по его утверждению, вылечил с помощью Плата Христова — реликвии, хранящейся в Ардженте. Доктор Иоганнес стоя давал показания перед кардиналом и двумя старшими викариями.
Когда он кончил и снабдил кардинала Жильбера всеми требуемыми сведениями о своем врачевании одержимых, тот сказал: «Лучше всего вам уйти в трапписты!» Ответ доктора Иоганнеса я запомнил слово в слово: «Если я нарушил церковные заповеди, то готов подвергнуться наказанию. Если вы считаете меня виновным, произнесите канонический приговор, и, клянусь честью священнослужителя, я выполню ваше распоряжение. Но все должно быть как положено, ведь, согласно каноническому праву, никто не обязан осуждать себя сам, nemo se tradere tenetur, как сказано в Corpus Juris Canoni».{60}
На столе лежал один из номеров возглавляемого им журнала. «Это вы написали?» — «Да, ваше преосвященство». — «Вы допускаете еретические высказывания!» И с криком «Вон отсюда!» разгневанный кардинал удалился в соседнюю комнату. Доктор Иоганнес приблизился к двери и у порога опустился на колени: «Ваше преосвященство, я не хотел вас оскорбить. Если же я невольно сделал это, простите». Кардинал закричал еще громче: «Вон отсюда, или я прикажу вас вывести!» Доктор Иоганнес поднялся с колен и вышел. «Все пошло прахом», — сказал он мне на прощание с таким мрачным видом, что я не посмел донимать его расспросами.
В комнате воцарилась тишина. Каре отправился звонить на башню, его жена унесла десерт и сложила скатерть. Дез Эрми заваривал кофе, а погруженный в задумчивость Дюрталь рассеянно скручивал папиросу.
Когда Каре вернулся, окутанный аурой колокольного звона, Дюрталь воскликнул:
— Дез Эрми, вы только что упоминали о францисканцах. А вы знаете, что этот орден по уставу — нищенствующий, он не может владеть даже колоколом? Правда, со временем они сделали себе поблажку, ведь это правило очень суровое и соблюдать его нелегко! Теперь у них есть колокол, но один!
— Как в большинстве монастырей.
— Нет, почти во всех монастырях их несколько, как правило три — в честь Святой Троицы.
— Выходит, количество колоколов в монастырях и церквах ограничено?
— В старину такое ограничение действительно существовало, имела место также благочестивая иерархия звонов. Когда приходили в движение колокола церкви, монастырские колокола замолкали, как
