— Я с радостью возьмусь. Прекрасный предлог иметь честь познакомиться с Сарыова. Если, вопреки общему сопротивлению, я выиграю процесс, тем лучше для меня... В противном случае, я собираю свои пожитки и покидаю Сарыова, что, впрочем, меня также нисколько не огорчит...
Ихсан был рослым молодым человеком лет двадцати восьми. Шахин-эфенди так передавал товарищам свои впечатления от первой встречи с ним:
— Пока мы болтали о разных пустяках, он казался мне легкомысленным и наивным: суждения его порою необдуманны, а сам он беспечен, точно великовозрастный гимназист-лоботряс... Но когда разговор зашёл о деле, он как-то сразу повзрослел, предстал человеком бывалым и дальновидным, будто ему уже за сорок перевалило. Короче говоря, иногда он выглядит намного старше своих лет, иногда — намного моложе... Во всяком случае, несомненно одно — он самоотверженно будет сражаться на нашей стороне.
Приближался день суда. Адвокат Ихсан, готовясь к защите, часто посещал Нихада-бея в тюрьме и иногда тайком ходил к Русухи-бею на консультацию.
Молодой адвокат был настроен столь же оптимистично, как и Шахин-эфенди.
— Подумаешь, Нихад-эфенди говорил, что все гробницы нужно сжечь! Пустая болтовня! Свидетельские показания такого рода несостоятельны и приняты быть не могут. Что же касается утверждений отставного чиновника и сына сторожа, то они начисто опровергаются показаниями пастуха и жены Нихада. Ведь они говорили, что во время эзана учитель находился за городом, а за полчаса до пожара -—- дома. На что же будет опираться суд, чтобы доказать виновность Нихада-эфенди и осудить его? И ещё одна мысль сверлит мой мозг: тюрбэ Келями-баба безусловно подожгли! Но кто? С какой целью? Ах, если бы ухватиться за какую-нибудь ниточку...
Неожиданная новость, появившаяся в газете «Сарыова» накануне суда, поразила Шахииа-эфенди и его товарищей, словно гром среди ясного неба.
«...Наш корреспондент посетил старого пастуха по имени Исмаил-ага. Он меняет своё первоначальное показание! Исмаил-ага нам рассказал: «Я и правда видел этого человека, но не во вторник, а в понедельник вечером, то есть за день до пожара. Господину следователю я неправильно указал день, запамятовал, видно, по-старости... Я честный мусульманин. Руки у меня отнимутся... Боюсь грех на душу взять. Я так всё и объясню суду»...
Кроме того, нам стало известно, что жена Нихада-эфендн,— как она объяснила корреспонденту,— из-за недомогания легла в ту ночь рано и поэтому не знает, в котором часу муж вернулся домой, так как проснулась только к концу пожара...»
— Все карты спутали! — в отчаянии восклицал адвокат Ихсан.— Разрушили нашу защиту до основания...
Шахин-эфенди потерял своё обычное душевное равновесие и, сжимая кулаки, кричал:
— Негодяи! Уговорили, проклятые, обманули пастуха! Злую шутку с нами сыграли... Это они всё в последние дни устроили. А новые показания женщины — работа всё той же фирмы! Несчастный Нихад- эфенди!.. Ведь довели они его до того, что бедняга кричал: «Моих собственных детей натравили на меня!» Ну, а жену восстановить против мужа им ничего не стоит. Вот она и свидетельствует против него. Может быть, они её запугали или подкупили, пообещав найти лучшего мужа? Разве узнаешь... Тысячи самых разных уловок и хитрых фокусов у этих дьяволов...
Доган-бей, ну что ты горюешь, как слепой, потерявший палку. Это всё без толку,— заявил Неджиб.— Надо что-то придумать.
Ихсан вдруг вскочил с самым решительным видом.
Я иду к Русухи-бею. Будем советоваться. Систему защиты я изменю, пожалуй, рискну на дерзкий шаг. У кавказцев есть поговорка: «Или осёл поклажу, или поклажа осла». Была не была! Навьючим все на пастуха и на жену Нихада-эфенди. Я обвиню их в лжесвидетельстве. Они отказались от своих первых показаний в результате угроз и уговоров... Люди они простые. Перекрёстным допросом суд заставит их сказать правду. Я буду настаивать. Но этим я не удовлетворюсь. Да, да, я скажу во весь голос: если уважаемый суд выведет на чистую воду тех, кто принуждал к лжесвидетельству старого пастуха и эту женщину, он тем самым не только спасёт Нихада-эфенди от несправедливого приговора, но и схватит за воротник действительных преступников. Ибо раз подтверждается, что пожар — результат умышленных и преднамеренных действий, значит, непременно должны быть и злоумышленники. Безусловно и другое: виновник или виновники этого преступления стараются направить следствие на ложный путь. Вместо себя они хотят подсунуть невиновного и добиться его осуждения. Допросите ещё раз пастуха и женщину. Заставьте газету «Сарыова» объяснить столь удивительное совпадение: почему сообщения о том, что главные свидетели изменили свои показания, опубликованы в один день. С особой тщательностью допросите сына сторожа тюрбэ и отставного чиновника, которые упорно твердят, что видели Нихада- эфенди в ночь происшествия...
Неджиб захлопал в ладоши.
— Браво, Ихсан! Прекрасно!
С места сорвался Шахин-эфенди.
— Подожди, не шуми! Речь защиты, а точнее, контратаку я нахожу великолепной. Однако в этом вопросе я не могу пока доверять собственной логике... Всех тонкостей закона мы ещё понять не в состоянии. И не в обиду будь сказано, как раз в этом пункте я не слишком доверяю даже Ихсану. Как бы там ни было, но он юноша пылкий и малоопытный. Идём вместе к Русухи-бею. Второпях да в волнении как бы ошибок не наделать, тогда погубим бедного человека.
Закон был ясен и не допускал никаких толкований. Статья сто шестьдесят третья гласила: «Всякий, кто вызовет пожар с заранее обдуманным намерением (если в результате этого пожара не было человеческих жертв), приговаривается к каторге пожизненно».
Около тридцати свидетелей, приняв присягу и поклявшись на Коране, словно прилежные ученики на экзамене, повторяли на суде одно и то же: они знают Нихада-эфенди как безбожника и безнравственного человека; собственными ушами они слышали, что он говорил: «Сжечь это тюрбэ до основания...»
Однако никто из них не подтверждал, что собственными глазами видел, как учитель поджигал гробницу. Только отставной чиновник и сын сторожа на суде, как и на следствии, показали, что видели учителя в окрестностях Келями-баба во время вечерней молитвы, приблизительно за полчаса до пожара.
Пришла очередь давать показания жене Нихада-эфенди и пастуху. Женщина, видимо, очень волновалась,— она вся как-то съёжилась под широким чёрным чаршафом. В своих показаниях она подтвердила то, о чём уже сообщала газета «Сарыова».
Что же касается пастуха, то он держался очень спокойно; на лице его была написана безмятежность, свойственная людям честным и простым. Без малейшего колебания он положил руку на Коран и присягнул. Потом, указывая пальцем на Нихада-эфенди, сказал:
— Да, я видел этого человека около источника. Но теперь я хорошо вспоминаю, это было не в день пожара, а накануне. Что поделаешь, старость... Раньше я неверно указал день...
Шахин-эфенди не поверил в наивную простоту старого пастуха, он точно почуял, что за ней скрывается корыстолюбие лицемера.
Суд счёл необходимым заслушать также показания товарищей по работе и начальства Нихада- эфенди.
К свидетельской трибуне друг за другом подходили заведующий отделом народного образования, директор гимназии, учителя...
Заведующий казался опечаленным и даже несколько сконфуженным.
— Нихад-эфенди относится к своей работе достаточно старательно, любит своё дело. Что же касается его частной жизни, то тут, к сожалению, ничего хорошего я о нём не слышал. Вместе с тем я не замечал в этом человеке склонности к смуте, бунтарских настроений. Никак не могу поверить, чтобы он ни с того ни с сего мог поджечь гробницу Келями-баба.
