остановить этих людей, готовых в слепом отчаянии кинуться навстречу собственной смерти.
Он выкрикивал бессвязные и бессмысленные слова, величественно пустые фразы, которые так завораживающе действуют на толпу,— он испытал их влияние ещё во времена своих странствований. И пока он ораторствовал, гипнотизируя окружающих величием непонятных слов, он чувствовал, как голова его становится снова ясной, в мыслях появляется уверенность и стройность.
Шахин понимал, что эти несчастные, растерянные, жалкие люди в первую очередь нуждаются в поддержке, что только сила может сплотить их воедино.
Стараясь говорить как можно убедительней, Шахин объяснил народу, что у Сарыова нет более никаких покровителей и защитников, кроме господа бога. Власти бежали, бросив население на произвол судьбы. Неприятельские войска, окружившие Сарыова, через час-другой войдут в город. Богатые да сильные удрали, в Сарыова остались только немощные старики, больные, женщины и дети. Если между мусульманским населением и христианами этой ночью произойдёт резня, то утром враг уничтожит беззащитных женщин, стариков и детей,— да сохранит аллах от такой беды... Против силы не пойдёшь с голыми руками, остаётся только примириться с судьбой. Надо сохранять спокойствие, мусульмане должны решительно избегать столкновений с христианами. Вот распустили слухи, что греки собираются напасть на мусульманские кварталы,— разве это правдоподобно? Да те самые греки думают сейчас совсем не о нападении, а о том, как бы свою жизнь спасти. Наверно, от страха дрожат и дожидаются утра, заперев на все засовы двери своих домов...
И хотя ещё не было никаких признаков наступающего утра, Шахин-эфенди показал рукой на горы и воскликнул:
— Братья по вере! Для нас начинается страшный день — день рабства,— и это горше, чем смерть. Ради жизни наших семей, ради благополучия и сохранения наших стариков перетерпим всё, вынесем стойко все испытания. Мы остались в городе, так будем же благоразумны, воздержимся от каких-либо необдуманных поступков. Ведь придут сюда люди, а не звери. Они не тронут подобных себе...
Толпа слушала Шахина, и прежнее возбуждение сменялось скорбной покорностью и даже отчаянием... Кое-кто ещё требовал выставить на всякий случай караулы около мечети, но большинство людей поспешно убралось по домам.
Опасаясь каких-либо недоразумений из-за разбитого стекла в аптеке, Шахин-эфенди в сопровождении квартального старосты подошёл к дому Христаки и постучал в дверь. Немного погодя в окне показалась голова старого грека. Шахин от имени всех извинился перед аптекарем и сказал, что готов возместить убытки из собственного кармана, потом он заверил старика, что никакая опасность ему более не угрожает.
Шахин вернулся в школу, еле держась на ногах, голова его, казалось, была объята пламенем, в глазах — темно. Он не нашёл в себе сил даже подняться в свою комнату. Кое-как он добрёл до учительской, упал на диван и погрузился в забытьё.
Когда Шахин-эфенди очнулся от тяжёлого сна, солнце успело порядком отшагать по небу, и лучи его добрались через окно учительской комнаты до дивана, на котором он лежал. Во всяком случае, было уже за полдень, приближалось время третьего намаза.
На улицах царила какая-то неправдоподобная тишина. Неужели таков должен быть город, оккупированный неприятелем?
Шахину вспомнились события минувшего дня, словно кошмары в болезненном бреду... Он посмотрел через окно на улицу, на площадь: ни души... Все двери и окна наглухо закрыты... Как будто в городе не осталось ни одного живого человека.
Время шло. Удивительная тишина и слишком яркий солнечный свет постепенно начали вызывать у Шахина-эфенди тревогу куда большую, чем ночные происшествия.
Наконец он увидел двух греческих солдат с винтовками и турецкого полицейского, они медленно прошли по противоположной стороне улицы. Немного спустя открылась дверь, и из дома напротив вышел старик, одетый в плащ, с кувшином в руках. Шаркая деревянными сандалиями, надетыми на босу ногу, он спустился по ступенькам каменной лестницы и медленно направился к источнику на перекрёстке. Это был знакомый. Шахин-эфенди тотчас же выскочил на улицу.
Старик, опустив кувшин на землю, спросил с тревогой:
— Помилуй тебя господь, где ты был?
— Нигде... В школе...
— Два часа назад тебя искали. Наверно, минут пять стучали в дверь, никто не открывал.
— Кто?
— Один из наших полицейских.
— Я спал, не слышал. А чего им?
— Тебя вызывают в участок намазгяхского квартала.
Это известие сначала встревожило Шахина-эфенди, но потом он успокоился: ведь за ним приходил «один из наших».
Старший учитель расспросил соседа о положении в городе. Впрочем, старик сам почти ничего не знал. Он рассказал, что никакой тревоги в городе не было. Просто рано утром председатель городской управы отправился к командиру греческого отряда. Немного спустя были заняты особняк начальника округа, городская управа и все полицейские участки. Почти все базары закрыты... По улицам расхаживают патрули: два греческих солдата и один турецкий полицейский... На всех углах и перекрёстках расклеены воззвания оккупационных властей. Командование греческих войск гарантирует жизнь и свободу тем мусульманам, которые будут заниматься своими делами и молитвами и строго подчиняться распоряжениям новой власти; улемам и высшему духовенству будут оказаны почёт и уважение...
Однако мусульманское население не осмеливается выходить на улицу, а вот чалмоносцы разгуливают довольно свободно...
Получив эти сведения, Шахин-эфенди запер дверь школы и направился к участку.
Действительно, прохожих в городе было очень мало. Свернув на улицу, спускавшуюся к участку, Шахин-эфенди вдруг увидел коляску и так и замер на месте от удивления.
В коляске возле толстого неприятельского офицера в больших чинах сидел собственной персоной... Эйюб-ходжа... Как ни в чём не бывало, всё с тем-же уверенным и надменным видом, как раньше он восседал рядом с ответственным секретарем или начальником округа...
Шахин-эфенди тотчас же понял политику греков: они намереваются привлечь мусульманское население, влияя на религиозные чувства... Но как быстро сумел Эйюб-ходжа снюхаться с греками! Уму непостижимо! Впрочем, Шахин считал, что это даже на пользу мусульманам.
В полицейском участке Шахин встретил человека, которого никак не ожидал там увидеть,— поставщика-подрядчика городской гимназии Истрати-эфенди. Тот принял его очень любезно, с подчёркнутой радостью взял его под руку и повёл к греческому офицеру, маленькому, смуглому толстяку. Подрядчик что-то сказал офицеру по-гречески. Офицер осмотрел учителя с головы до ног, улыбнулся и пожал ему руку.
Шахин удивлённо смотрел, ничего не понимая. Наконец Истрати-эфенди объяснил:
— Шахин-эфенди, нам известно, что вчера ночью между мусульманами и христианами чуть не произошло столкновение. К счастью, вы предупредили его... Дело могло очень плохо кончиться. До сих пор греки и мусульмане не враждовали, жили в мире, как братья. Скажите, пожалуйста, разве подобает людям, занятым своими делами, будь они мусульмане или христиане, ссориться между собой? Что поделаешь, политика!.. Сегодня так повернулось, завтра — иначе. Хочу сказать вам, что греческое командование получило рапорт, в котором о вас отзываются весьма лестно. Вы оказали неоценимую услугу аптекарю. Господин офицер приносит вам благодарность. Он говорит: «Браво!»
Офицер опять заговорил о чём-то с Истрати-эфенди по-гречески.
— Господин офицер полагал,— сказал подрядчик,— что вы духовное лицо. И сейчас, увидя вас в феске, он удивлён. Вчера вечером у вас на голове была чалма?..
