Губернатор немного помолчал.
— Надо, чтобы сегодня ночью или же завтра произошло настоящее землетрясение и вправду разрушило Сарыпынар… Иначе… Будем говорить откровенно: главный виновник — господин каймакам, за ним следует господин мутасарриф, который не ведает, что творится у него цод носом, ну, а замыкаю шествие я, слепо доверившийся двум ответственным чиновникам… Да, как видно, одной головой тут никак не обойдешься!.. Может быть, ты скажешь, каймакам, что нам делать? Не знаешь? Ну что ж, побеседуем с другими почтенными людьми, посоветуемся. Пусть и они не поспят этой ночью. Хоть отвечать в первую очередь нам, но такую кашу расхлебывать лучше всем миром.
В приемной губернатор объявил собравшимся, что выехавшая делегация во главе с его высочеством шахзаде Шемсеттином Эфенди прибудет в Сарыпынар через три дня, а затем продолжил:
— Только вот беда!.. Приехал я сюда и увидел, что сообщение о несчастье, обрушившемся на Сарыпынар, — сообщение, как известно, переданное и в Стамбул, — оказалось не то чтобы неверным, но несколько преувеличенным. Естественно, я очень обрадовался, убедившись, что народ не пострадал так, как я предполагал сначала. Однако тут же у меня возник вопрос, над которым, мне кажется, следует призадуматься. Вот по этому поводу я и решил побеспокоить вас в столь поздний час. Донесение, составленное нами в несколько преувеличенных выражениях, так как находились мы в то время в состоянии естественного волнения, раздули стамбульские газеты, — и раздули, конечно, чрезмерно. Но… их тоже можно понять и простить. Вряд ли кто может остаться бесчувственным, когда происходит бедствие, — пусть даже в самом маленьком городишке, пусть даже самое незначительное бедствие… И вполне понятно, что известие об этом бедствий шагнуло через границы нашей страны, облетело все государства Европы и вызвало отклик в сердцах людей самых отдаленных стран. Вы, наверное, читали в наших газетах статьи, перепечатанные из «Тан» и «Таймс»[36], по поводу этих событий. Наконец, для оказания помощи Сарыпынару пожертвованы очень крупные суммы… Что я, собственно, хочу сказать? А вот что — та неглубокая рана, которая была получена Сарыпынаром и успела благополучно зажить, вдруг дала, если можно так выразиться, неожиданные осложнения. Я уверен, что делегация, которая думает увидеть здесь страшные развалины, очутившись в благополучно-безмятежном, прелестном городе, искренне возрадуется. Однако не могу не поделиться с вами соображениями, которые так и вертятся у меня на кончике языка: а не сочтут ли нас с вами фальсификаторами? А? Если бы все ограничилось разговорами в своем кругу — куда ни шло. Но как подумаю, что будут писать в своих газетах европейские корреспонденты, впервые посетившие наш город, меня в холодный пот бросает. И самое последнее и наиважнейшее: бедствие, в связи с которым его величество султан соизволил выразить свое августейшее соболезнование, не может оказаться несуществующим. Не знаю, понимаете ли вы мою мысль или нет? Вы — самые уважаемые, самые влиятельные люди этого города. Я полагаю, что мы сейчас сообща должны выработать единую линию поведения, решить — как нам следует встретить делегацию, А теперь я слушаю вас.
В приемной воцарилась тишина, томительная и напряженная. И вдруг из глубины комнаты, из-за людских спин раздался голос инженера Дели Кязыма. Не найдя места, где сесть, он стоял, прислонившись к двери.
— Разрешите, уважаемый господин губернатор, я выскажу свое мнение…
— Пожалуйста.
Дели Кязым стал медленно пробираться вперед между стульями.
— Вы очень точно изволили заметить, — заговорил он еще на ходу, помогая себе жестами, — что бедствие не может оказаться несуществующим, если весть о нем перешагнула границы страны и взволновала цивилизован- ный мир, если сам султан выразил жителям Сарыпынара по этому поводу соболезнование. Однако, по моему скромному разумению, это бедствие ни в коем случае не следует и преуменьшать. И тут я должен сказать, что половина Сарыпынара, да что там половина — три четверти города разрушено. Пусть крыши еще не провалились, но они уже потрескались, покривились, погнулись… Возьмем хотя бы соседнее здание. В каком состоянии уездная управа, всем известно. А школы? Жизнь сотен невинных детей ежеминутно подвергается опасности. Не застраховав свою жизнь и не попрощавшись с родными и друзьями, рискованно переступать порог гражданского суда, духовного суда, да и многих других присутственных мест. Если уж про такой город нельзя сказать, что он разрушен землетрясением, то про какой же можно? Вы изволили упомянуть огромную сумму, собранную для помощи Сарыпынару. Да по масштабам нашего бедствия тут только на один зуб хватит. Я — официальное лицо, инженер уездной управы. Прикажите, и не позднее чем завтра я представлю вам списки и сведения о многих сотнях поврежденных домов, из которых надо немедленно выселять жителей, ибо находиться в них опасно. Уверяю вас, тут я не согрешу ни перед аллахом, ни перед наукой, и готов в этом расписаться и приложить печать.
Большинство сарыпынарцев пренебрежительно отнеслось к речи Дели Кязыма, приняв ее за обычное пустословие, совсем неуместное в данных обстоятельствах. Но губернатор понял, что хотел сказать инженер. Он взял за руку подошедшего к столу Дели Кязыма и сказал:
— Вовремя подоспел, господин инженер. Если отбросить подпись, печать и тому подобное, ты высказал дельные мысли. Вот что, оставайся здесь, мы с тобой наедине еще раз обсудим все, как следует.
XXXI. ЛИБО В СТРЕМЯ НОГОЙ, ЛИБО В ПЕНЬ ГОЛОВОЙ
На следующее утро был создан новый комитет под председательством губернатора. В комитет, помимо должностных лиц и крупных чиновников, вошли отцы города, все самые влиятельные и почитаемые граждане и, конечно, адвокаты, а также представители энергичной, передовой молодежи. Главной задачей комитета было организовать достойную встречу делегации, прибывающей во главе с шахзаде Шемсеттином Эфенди, и искусно показать ей результаты землетрясения — пострадавших людей и разрушенные дома. А еще важнее — присмотреть, чтобы никто, кроме членов комитета, и близко не подошел к гостям, пока те будут в городе.
Для объяснений с корреспондентами английских газет был выделен аптекарь Ованес — в свое время он год или два учился в Тарсусском колледже[37], — а для бесед с французскими журналистами телеграммой вызвали из санджака Чопура Ресми.
В городской управе без конца заседали и совещались: губернатор, словно режиссер, репетировал с членами комитета отдельные сцены предстоящего спектакля. И только оставшись наедине с Кязымом, он, волнуясь и потирая руки, говорил:
— Ничего не поделаешь. Честь и интересы Сарыпынара требуют… Ну что ж, посмотрим, что из этого получится. Либо в стремя ногой, либо в пень головой.
Героем дня стал Дели Кязым: безграничное губернаторское доверие превратило его в диктатора. Это он теперь вершил судьбами города; он давал заключение о немедленном сносе домов в тех местах, где развалины сразу бросались в глаза. Не дожидаясь необходимых документов, без соблюдения обычных формальностей, он приказывал рабочим, следовавшим за ним по пятам с лопатами и кирками, немедленно приступать к делу.
В бедных кварталах, где дома стояли на деревенский лад, среди садов и огородов, он применил другую тактику: выдавал письменное заключение, что дом поврежден, пребывание в нем опасно, и жителям надлежит немедленно переселиться в сад, в палатку или под навес, захватив с собой необходимые вещи и утварь.
Ахмед Масум и другие учителя школ ходили по кварталам и разъясняли всем, что шахзаде будет давать деньги тем, кто после землетрясения остался без крова. Поэтому выселение проходило гладко, а многие бедняки даже не стали дожидаться приказа Дели Кязыма и по своей инициативе перебирались во двор.
Не обошлось и без кривотолков. В некоторых медресе начали злоязычничать: «Сошлись два сумасшедших и хотят город разрушить». Губернатор, узнав об этом от Ахмеда Масума, заметил, между
