Молчаливый странник в Лондоне

холодный блеск луны. Было прохладно, но я испытывал истинное наслаждение от этого спокойствия. Ни одна ветка не шелохнулась. Эти строки родились как воспоминание о той ночи:

Птицы созерцают луну

За морями, за долами нелегко узреть луну.
Повезет, и этот миг покажется драгоценнее нефрита.
В компании с луной милее знакомые напевы.
Ее чистый свет успокаивает сердце.

А вот какие строки навеяла летняя ночь, которую я провел на берегу пруда Серпентайн в Гайд-парке:

Что это? Аромат цветов или благоухание женских шелков?
Свеж и прохладен ветерок, который источают водяные лилии.
Лунные тени дробятся на поверхности озера.
Приплыли тридцать шесть уток.

В Китае число тридцать шесть, как правило, ассоциируется с группой [16], а утки символизируют влюбленных. В Гайд-парке я, конечно, не нашел такой тишины, какую ощутил тогда в Хэмпстэд-хит, но и этот парк связан теперь у меня с луной.

В сентябре прошлого года, примерно в то время, когда в Китае отмечается Праздник середины осени, я получил письмо от юной китаянки, с которой познакомился лет десять назад. Она прислала мне стихотворение Су Дунпо, которое я цитировал в главе об осени. А в конце добавила несколько своих строк: «Если предназначение луны – прибывать, почему же она порой на ущербе?» Эти строки бесконечно взволновали меня, и я помчался в парк Хэмпстэд-хит, чтобы увидеть луну. Но она не появилась.

Собаки лают на снег

Название этой главы может обмануть ожидания, ведь за пять лет я ни разу не видел Лондон, покрытый снегом. Когда я прочитал «Рождественскую песнь в прозе» Чарльза Диккенса и увидел иллюстрации к ней, то стал мечтать о Лондоне в его великой холодной белизне, какую описал поэт и ученый конца XIX – начала XX века Роберт Бриджес в стихотворении «Лондонский снег».

Вот некоторые строки:

Когда усталый люд в подушечку посапывал,
Весь в белом, с чернотой еще не согрешив,
Снег на ночлег укладывался тихой сапою,
В сонливом городе глуша шуршанье шин.
Запеленав ограды, мостовые, крыши,
Он обезличил все четыре стороны:
Как в хоре голос непохожестей не слышен,
Под монотонною вуалью все – равны.
Он молча заползал в укромные расщелины
И слоем – дюймов семь – на лавки в парке влез,
И скромно возлежал, как ему было велено,
Под студеным дыханьем облачных небес.
А спозаранку встав, подсветкой неземною,
Мерцанием нездешним ошеломлены,
Мы были пленены слепящей белизною
И млели от благоговейной тишины.
Притушенные звуки расходились странно,
Лишь школьникам немое утро не указ:
Сгребли в пригоршни кристаллическую манну,
А кто-то и на «черный день» в карман припас,
Слепили вмиг снежки, гонялись друг за дружкой,
Рассыпчатый комок кусая на бегу…
«Глядите, чудо! Ветки – с меховой опушкой!» -
Пищала малышня, барахтаясь в снегу [17].

Когда я впервые познакомился с этими стихами, то стал перечитывать их снова и снова, а мысли мои улетали далеко-далеко, к моему дому в Китае, потому что мне казалось, что английский поэт изобразил не Лондон, а город моего детства. Лондон не открылся мне с этой стороны, и я сомневаюсь, что сегодняшние мальчики и девочки знают, что такое «сгрести в пригоршни кристаллическую манну» и гоняться «друг за дружкой, рассыпчатый комок кусая на ходу».

Как знать, может быть, эти стихи непостижимы для лондонских детей наших дней? Мне кажется, что погода в Лондоне в последние годы изменилась. Да и неостановимый поток машин днем и ночью не способствует «благоговейной тишине».

Лондонцы, в нагоняющих дремоту глазах которых читается постоянная забота о хлебе насущном, вряд ли найдут свободную минуту, чтобы восхититься ослепительной белизной, хотя ее еще можно увидеть на лондонских улицах. К тому же дома есть радио, слышны неповторимые звуки пламени в камине, разговоры, смех. Кто будет думать о снеге, который «на ночлег укладывается тихой сапою». Я склоняюсь к тому, что сегодняшняя погода сохранится в ближайшие сто лет и понадобятся профессора, которые объясняли бы стихотворение Роберта Бриджеса в университетах. Повезло профессорам и ученым,