назначенному на пост главнокомандующего вооруженными силами западных союзников в Европе. Однако этот интерес отнюдь не всегда удавалось удовлетворить.
В дневнике посла СССР в США М. М. Литвинова отмечалось, что 27 июня 1942 г. состоялась его встреча с государственным секретарем Кордэллом Хэллом. «Когда… я его спросил, – писал Литвинов, – в чем будут функции недавно назначенного главнокомандующего европейскими фронтами генерала Эйзенхауэра и будет ли он работать отдельно или при британском генштабе, Хэлл признался, что президент ему об этом ничего не сообщил»[147].
В июне 1942 г., получив новое, столь обнадеживающее для себя назначение, Дуайт занялся решением многочисленных проблем, связанных с предстоящим отъездом за океан. Он захотел взять с собой в Лондон рассудительного штабного генерала Марка Кларка. Маршалл без колебаний дал на это согласие. Будучи хорошим штабным и оперативным работником, Эйзенхауэр понимал, что успех миссии в Лондоне во многом будет зависеть от того, кто возглавит его штаб. Выбор пал на бригадного генерала Уолтера Беделла Смита, секретаря Объединенного комитета начальников штабов.
Эйзенхауэр пригласил отправиться в Лондон ранее работавшего с ним майора Текси Ли и получил его согласие. Помощником и советником Дуайта по военно-морским делам стал молодой офицер ВМС Гарри Батчер, рекомендованный Айку Милтоном. Все эти люди были ему хорошо знакомы и с деловой и с личной точек зрения. На них он мог рассчитывать при выполнении новых ответственных обязанностей, возложенных на него президентом и военным командованием.
Неожиданно пришло сообщение о том, что в возрасте 49 лет скоропостижно скончался брат Дуайта – Рой. И вновь дела не позволили Эйзенхауэру вылететь на похороны. Приближался день отъезда, который надолго отрывал его от родины и семьи.
Из Вест-Пойнта приехал в Вашингтон проститься с отцом девятнадцатилетний Джон. Визит сына был недолгим. Военная дисциплина, нежелание подрывать авторитет отца не позволили Джону долго задерживаться в столице[148]. Прощание было коротким. Поцеловав мать, он пожал руку отцу. Пройдя несколько шагов, Джон остановился и отдал отцу воинскую честь. В традициях семьи Эйзенхауэров поцелуи и прочие эмоции были не в почете.
Дуайт расстался с женой на пороге дома. Он не хотел, чтобы Мэми ехала провожать его в аэропорт. «Но я хочу, – сказал он, – увидеть тебя возле флагштока». В назначенное время, когда самолет пролетал над домом Эйзенхауэров в форте Миер, пригороде Вашингтона, возле основания флагштока Дуайт заметил маленькую человеческую фигурку. Самолет взял курс в заданном направлении.
По прибытии в Лондон была организована первая пресс-конференция Эйзенхауэра для английских и американских журналистов. На ее участников произвели хорошее впечатление простая и естественная манера Айка держаться и говорить, его дружелюбное отношение к журналистам, располагающая улыбка. Но они были в определенной мере разочарованы содержанием его выступления. Как сообщал корреспондент «Нью-Йорк таймс», Эйзенхауэр «блестяще продемонстрировал искусство вести оживленную беседу, не говоря практически ни о чем»[149].
Перед ним стояла сложная задача – создать из американцев, англичан, канадцев вооруженные силы, способные выполнять важные боевые задачи. Определенную роль в военных усилиях будущей армии вторжения должны были сыграть и представители вооруженных формирований ряда стран, оккупированных фашистской Германией. Национальные особенности и традиции, неизбежное соперничество между генералами, представляющими эти страны, не говоря уже о различиях в системе боевой подготовки войск, снабжения, языке, – все это ставило перед Эйзенхауэром серьезные проблемы. Он отмечал в своих мемуарах, что полностью отдавал себе отчет в тех трудностях, которые его ожидают в Англии[150].
И пожалуй, самая важная задача заключалась в том, чтобы укрепить единство между американцами и англичанами, не допустить всплеска националистических страстей. А угроза этого была вполне реальна. Вскоре после прибытия в Лондон Эйзенхауэру пришлось заняться воспитательной работой среди американских военнослужащих. Он не останавливался даже перед такими решительными мерами, как высылка в США американских офицеров, поведение которых задевало национальные чувства англичан.
Одному американскому полковнику после его ссоры с английским офицером Эйзенхауэр заявил: «Я согласен с Вашими аргументами и признаю Вашу правоту в этом споре… Вас можно даже извинить за то, что Вы обозвали его сволочью. Но Вы назвали его английской сволочью. За это я отправляю Вас домой»[151]. Случай этот был далеко не единичным.
Кандидатура Эйзенхауэра на пост, имевший столь важное значение, была подходящей и с деловой точки зрения. Он был общевойсковым генералом, а именно сухопутные войска должны были сыграть решающую роль в будущих операциях вторжения на континент. Осуществление этой сложной военной акции требовало большой подготовительной работы. И здесь был необходим многолетний опыт Эйзенхауэра-штабиста, его организаторские способности. Главной опорной силой наступающих союзных армий должны были стать бронетанковые войска. Эйзенхауэр по праву считался «танковым экспертом». Немаловажной была и роль авиации. Айк знал проблемы, связанные с ВВС, не только в теоретическом, но и в практическом плане.
И все же ему было очень трудно как в профессиональном, так и в чисто личном плане. У него «не было имени», его мало знали не только в английской, но и в американской армии. Он не имел никакого боевого опыта, никогда не командовал в военное время даже ротой.
И наконец, у Эйзенхауэра было скромное и совсем недавно присвоенное звание генерал-майора. Когда Дуайт прибыл в Лондон, то в его подчинении оказалось 366 генералов, которые были выше его рангом[152].
Организуя работу своего штаба в Англии, Эйзенхауэр, очевидно, вспомнив бюрократизм, присущий Макар-туру, заявил своим подчиненным: «Мы будем работать в условиях максимального отсутствия формализма, не для отчета, а для того, чтобы выиграть войну. Я всегда буду стремиться быть вам полезным, но я хочу, чтобы вы сами решали свои проблемы, а не полагались на меня»[153].
Эйзенхауэр постепенно устанавливал контакты со своими английскими коллегами. Успешному решению этой задачи во многом способствовали присущие ему простота в общении с людьми и деловой демократизм. Но было и немало трудностей. Англичане, например, никак не могли смириться с его привычкой называть своих американских и британских коллег сокращенными именами. С некоторыми представителями английского генералитета отношения так и остались натянутыми.
В первую очередь это относилось к Монтгомери. Уже во время первого приезда Эйзенхауэра в Лондон у него произошел неприятный инцидент с Монтгомери. Дуайт был приглашен на его лекцию. Вскоре после начала выступления английского генерала заядлый курильщик Эйзенхауэр не удержался от искушения сделать пару затяжек. Сразу же раздался громкий раздраженный голос докладчика: «Кто курит?» – «Я», – ответил Эйзенхауэр. «Я не разрешаю курить в моем кабинете», – строго заметил Монтгомери. Дуайт молча погасил сигарету. Этот мелкий, но неприятный случай не повлиял отрицательно на отношение Эйзенхауэра к Монтгомери, не поколебал его мнения об английском военачальнике. Он говорил, что это человек «решительного характера, исключительно энергичный, обладающий большими профессиональными достоинствами»[154]. Однако личные отношения между двумя генералами оставались сложными. И в 1944—1945 гг. во время боев в Европе упрямый Монти попортил немало крови Айку.
Эйзенхауэр познакомился с традициями чопорного высшего света английской столицы. После первых же посещений фешенебельных лондонских клубов он получил много полезной информации: во многих клубах было запрещено курить, поведение посетителей жесточайше регламентировалось. Однажды Эйзенхауэр потерял всю вторую половину дня. Он посчитал неудобным отказаться от ланча с королем Норвегии. Однако оказалось, что никто не имеет права вставать из-за стола раньше короля. Монарх же, очевидно, находясь в хорошем настроении, никак не хотел уходить. А в штабе ждали неотложные дела! 4 июля, в День независимости, Эйзенхауэр по долгу службы посетил американское посольство. Ему пришлось сделать в этот день 2600 рукопожатий[155]. Это переполнило чашу его терпения. В дальнейшем он избегал подобных церемоний. В ответ на приглашение посетить те или иные протокольные встречи Эйзенхауэр любил отвечать: «Не могу. У меня свидание в Берлине»
