Русь Великая

Дьявол не нуждался в славословиях.

Все устали, но не слишком, и оживлены. Перебрасываются:

— Говорят, в Палестине он звался Легион и был такой маленький, что мог поместиться в свинье.

— Видали, как он вырос!

— О н умен и весел, с ним легко.

— О н будет и дальше расти.

— Ты знаешь? Сейчас с нами были два благородных рыцаря!

— Им-то он к чему. Он наш!

— Э-э, ты одурел от голода! Набив брюхо досыта, ты, что ж, будешь навечно доволен? У каждого свой голод.

— Метко! Что рыцари! Сам император сосал грязь, три дня он валялся у папы в ногах.

— А правда ли, что он сдох, проклятый папа Григорий, который навел германцев на Италию и сжег Рим?

— Кажется, что так. Будет другой, нам-то что! Был и я глуп. Теперь и у меня есть надежда — дьявол.

— И у меня! Прощай!

— Прощай! Бежим по домам!

Под жерновами войны всех против всех, в хаосе лжи, когда не поймешь, где — верх, где — низ, что — правда, что — ложь, совершилось необычайнейшее открытие: нашлись способы общения с Дьяволом — полезным союзником.

Открыватели понимали: сделка страшная, ставка последняя. И они уверились, что ничего другого, хоть на маковое зерно лучшего, для них нет.

Кто они? Никто. Еще раз — никто и ничто. Какой они нации, какого народа? Никакой. Никакого. Но ведь они умеют говорить, их речь не потеряна. Да, в них теплится потускневшее слово, чтоб кое-как изъяснить потребности тела, выразить каждодневную волю плоти. Ибо их преданья разорваны, могилы отцов распаханы либо просто затоптаны, имена предков забыты либо оплеваны, воспоминанья осмеяны, огажены, стерты. Связей нет, счет родства прекращен. Одиночество. Каждый сам за себя: нива дьявола.

Когда жгут, убивают, пожирают животных, не остается ничего. Род человеческий — особенный род. Когда жгут, убивают, пожирают людей, превратив их в орудия, в животных, в удобрение почвы, нечто всегда остается. Осадок. Сплав. Стылая лава бедствий. Дьявол приходит ее растопить. Или совсем заморозить, что равносильно кипенью. Только посредственность поистине смертна, ибо в ней не нуждаются ни дьявол, ни бог.

В Переяславле, в верхней светлице — хранилище книг, боярин Андрей принимал гостя — своего князя-друга Владимира Мономаха.

— Вот весть из Италии, — рассказывал Андрей. — Там открылась новая ересь, достойная удивления. Появились люди, которые отвернулись от Христа и тайно поклоняются демону.

— Такое заблуждение нельзя назвать ни ересью, ни схизмой, — возразил Мономах. — Еретики признают Христа, заповеди, евангелия, апостольские послания. Но они оспаривают каноны и установления вселенских соборов. Не болгарское ли богомильство проникло в Италию?

— Нет, — возразил Андрей, — богомилы в отчаянии сочли видимый чувствами мир твореньем демона, согласившись между собой принимать за божье творенье только духовный мир. Но самому демону они отнюдь не поклоняются. Те италийцы, о которых речь идет, именно-то и поклоняются демону, от Христа же они совсем отреклись.

— Достоверно ли такое? — усомнился Мономах. — Подобное мне видится лишенным смысла вполне. Бес ничтожен, смешон. Может быть, там людей, сохранивших старую эллинскую веру, вновь начали ругать дьяволопоклонниками? Такое папское темное злобствование возможно! Есть же и у нас на Руси люди, которые по заблуждению никак не отстанут от старой веры. Наши духовные их тоже пугают дьяволом. Но разве они поклоняются дьяволу! Разве мои прадед Святослав, разве предки наши были дьяволослужители!

Разогревшись, Мономах ударил по столу и встал, озираясь, как богатырь на бранном поле. Будто бы сейчас явится кто-то, осмелившийся очернить былую Русь! Выждав, боярин Андрей продолжал:

— Недавно вернулся Яромир Редька. Он по своим делам добрался до Неаполя. Тамошний епископ анафемствовал дьяволопоклонников по торжественному чину. Яромир привез список епископского слова.

Прочтя рукопись, Мономах с сомненьем сказал:

— Смутно все — имен здесь нет. Кого же отлучали от церкви, анафемствовали? Ветер? И стрелы свои неапольский епископ мечет в воздух, и заблужденье, коль оно есть, жалости достойно.

— Я давал читать список епископу нашему Ефрему, — возразил Андрей. — Преосвященный находит, что оный дым не без огня веет: неапольский епископ осведомлен был от духовников, принимавших исповеди. Не имея надежной уверенности, тот епископ не стал бы ни уличать обряды дьяволопоклонников, ни анафемствовать. Имена не названы во избежание смертного греха нарушения исповедной тайны. И еще преосвященный Ефрем говорил мне, что неапольский епископ не стал бы делать на свой страх, без указа от папской курии.

— Сами латиняне чрезмерно много твердят о дьяволе, — с укором сказал Мономах. — И комариный укус так расчесать можно, что прикинется злая болячка…

Князь опять вспыхнул:

— Что до меня, то я, как все князья, как отцы наши, не допущу насилия над заблуждающимся, не допущу гонений на иноверных. Христос мне свидетель, он же милости просит, а не жертвы! Волхва- изувера, явно приносящего людям вред, буду, как и было, наказывать, как разбойника за преступное дело, но не за веру его!

Сразу справившись с гневом, как он умел, Мономах сказал тихо, будто бы не было волненья:

— С Редькой сам еще побеседую и сам поблагодарю, А из книг привез ли он что?

Друзья занялись делом, которое оба любили.

Глава пятая КРЕПЧЕ СТАНЬ В СТРЕМЯ

По шерстке и кличка — средь других рек днепровского левобережья более всех вертка, непоседлива река Сула, более всех наделала она извилин, поворотов. Не будь правый берег крут, Сула давно уже доюлила бы до Супоя. Много ль тут! Прямым путем, по птичьей дорожке, ста верст не наберешь, а время у Сулы не считано.

Может быть, правый берег Сулы оттого и крут, что в него она бьется? Или, по-иному, Сула, как некоторые, ищет спора с сильным? Так ли, иначе ли, свой левый берег, низменный, Сула в разливы захватывает на многие версты, без спора заливая мутной водой его ровные глади, и стоит мирно. А в правый бьет… Где ж мир-то?

Коль взять шире, то у всех рек, текущих по Переяславльской земле, есть общее: правый берег крут, левый — отлогий. Трубеж, Супой, Сула, Псел, Ворскла, Орель смотрят на восток ступенями. С Руси гладко, со Степи круто. Поэтому русские города-крепости, за малым исключеньем, которое можно не замечать, стоят на правых, крутых берегах.

Верстах в десяти вверх по Суле от сулинского притока Удая устроилась крепость Кснятин. Считается — и так записано в летописях, — что место избрано было Владимиром Святославичем, постройку крепости