Подняв воротник куртки и надвинув берет на брови, Волков разглядывал берег. Если бы не тучи, было бы совсем светло: в этих северных широтах начинаются с весны длинные-предлинные, как в его родном городе на Неве, дни; да, будь светло, совершенно другая картина открылась бы взору. И можно было бы увидеть гряду зеленых холмов, и среди них — синие озера, а там, если поглядеть влево, — белые песчаные пляжи. А вот этот бы второй, совсем небольшой и плоский, как низко обпиленный пень гигантского дерева, островок был бы не черным, как сейчас, а красноватым, будто упал на него свет вечернего солнца да так и остался навсегда. Миллионы хлопотливых птиц живут на нем. Ух, как они хватаются за пальцы, когда, засучив рукав, ты лезешь в длинную извилистую нору… Когда «Актиния» забегала на остров Беринга, Мартыныч, капитан шхуны, большой любитель яичницы, отпускал его с Борькой на этот островок. Сев в маленькую, как корыто, верткую шлюпчонку, приятели гребли с песнями к острову, выискивая местечко, где бы высадиться поаккуратнее, а потом валялись на его вершине или бродили по берегу, роясь в хламе, выброшенном океаном, ведь там можно было обнаружить удивительные вещи. Вот же повезло однажды Борьке, и нашел он бутылку с запиской, в которой было сказано, что тому, кто отошлет эту записку в Канаду по указанному адресу, будет выплачено вознаграждение в сумме десять долларов. Борька послал записку, но вознаграждения что-то не получил и негодовал по этому поводу: ясное дело — капиталисты, жмоты чертовы! А в другой раз он отыскал совершенно новый, с толстенной подошвой ботинок. Туго в те годы было с обувью, и Борька целый день копался в прибрежном мусоре в надежде отыскать и другой ботинок, но его усилия были тщетными. Видимо, тот, другой, ботинок попал на какой-то иной остров или материк, а может, он и сейчас еще дрейфует в океане, если его, конечно, не проглотила акула…
Пароход медленно выходил из бухты. Шагая взад-вперед мимо спасательных шлюпок, Волков глядел на удаляющийся берег: несколько красных искр взметнулись из трубки и пробили наступающие сумерки яркими стремительными зигзагами. «Где-то ты, любитель животных и птиц, Борька?» — с теплом и грустью подумал Волков. Они хорошо дружили, а о добрых друзьях вспоминать всегда приятно, тем более в возрасте, далеко уже не юном; в возрасте, когда новые, настоящие друзья появляются так редко. Жили они с ним на «Актинии» в одном кубрике, оба любили птиц и зверье. «Не стань я моряком, — подумал Волков, — я бы изучал природу». Но он выбрал океан, полюбил его, и куда теперь ему без океана?
Волков спустился в каюту, зажег свет и открыл рундук: девочка сидела в углу, прислонив голову к переборке, и спала. Он тронул ее за плечо, девочка открыла глаза и, сонно хлопая ресницами, поглядела в лицо Волкова.
— Что, мы уже плывем?
— На теплоходе или пароходе, как известно, говорят не плывем, а идем. Поняла? Буду тебя воспитывать, как юнгу. Давай руку. — Волков помог девочке вылезти из рундука и выволок из-под койки большой чемодан. — Сейчас я тебе дам запасную тельняшку, и ты переодевайся. Держи.
За его спиной скрипнули пружины, девочка немного повозилась и облегченно вздохнула. Волков обернулся: в тельняшке, натянутой на колени, девочка сидела на койке и вытирала полотенцем горьковато попахивающие волосы. Смуглое худенькое плечо вылезло из большого разреза тельняшки, и Волков увидел на шее девочки самодельное ожерелье: кожаный ремешок с нанизанными синими бусинками, а посередине желтоватый клык какого-то животного. Амулет, что ли? Улыбаясь, девочка глядела на него внимательным и настороженным взглядом зверька, который уже знает, что его не обидят и что все уже хорошо, но еще страшновато… Поправив тельняшку, она подсела к тумбочке и потянулась к хлебу.
— Это лекарство, — сказал Волков, протягивая девочке бутылку. — Хлебни, боюсь, не простыла бы ты. И сразу под одеяло. И все будет оки-доки.
— «Оки-доки, оки-доки», — передразнила его девочка. — Оки-доки? А как это?
— Так говорили на парусных кораблях, а что означает? Секрет потерян. Ну в общем: «о'кэй», «гут», «биен», то есть хорошо.
Глотнув, девочка закашлялась и помахала перед ртом ладонями. Волков пододвинул ей банку с консервами и тоже сделал несколько глотков.
— А меня зовут Алька, то есть Алиса, — сказала девочка. — Ой, как голова у меня закружилась… И так тепло-о стало. Ужас как я на плашкоуте замерзла. Я за рубкой спряталась, прицепилась за скобу какую- то, а мне ка-ак польет с крыши рубки за шиворот. Так все и лило!.. И если хотите знать, то я не просто Алька, а… Ну хотите, а?
— Выкладывай.
— Так вот: я повелительница птиц и зверей моего острова!
— Ты сделала слишком большой глоток. Ешь, ешь.
— Что — не верите, да? А я докажу, вот!.. А вы кто?
— Я? О, я тоже не просто какой-нибудь. Ну, во-первых, я Летучая Рыба. Так во времена парусного флота называли себя моряки. Я ведь тоже когда-то носился по морям-океанам на отличном паруснике. А во-вторых, я Волк. Только не сухопутный, а морской.
— Ого, какой вы! Моряк, да? А как мне вас звать?
— Звать? Гм… — Волков задумался: «Дядя Валера? Ну какой же я ей дядя? Валерий Александрович? Ха-ха…» Сказал: — Зови меня просто Волк. Скажи, однако, а почему ты сбежала из Никольского? Попадет тебе, наверно, от родителей.
— Ка-ак спать хочется…
— Да ты еще и плутовка? Ну ладно, спать так спать. Дай-ка мне подушку. Хватит тебе одной?
— Держите… Волк. И еще знаете что? — Девочка свела брови, задумалась, посерьезнела, покусывая нижнюю губу, а потом решительно и убежденно произнесла: — Теперь я для вас друг на всю-всю жизнь! Вот честное мое слово. И если что с вами случится — вы только позовите меня, и я сразу приду вам на помощь. Хорошо? Ну скажите, позовете, да?
— Позову, — сказал Волков, поглядев в ее горящие глаза, и протянул девочке руку. Она крепко стиснула его ладонь своими, мотнула головой, отбрасывая пряди волос, упавшие на лоб, легла, и Волков потушил свет.
Уже вышли из бухты в океан, пароход раскачивался все сильнее и наполнялся новыми звуками: громче плескалась за иллюминатором вода, поскрипывали переборки, стучала в коридоре неплотно закрытая дверь, тяжело ухала разбитая машина.
Сидя на диванчике, Волков вглядывался в очертание детского лица, разглядывал тонкую руку и волосы, свесившиеся с подушки, и испытывал радостное, доселе незнакомое чувство. Очень хотелось курить, но Волков от кого-то слышал, что в помещениях, где спят дети, курить нельзя, и терпел. «Дети», — произнес он про себя и прислушался к звучанию этого слова, которое, пожалуй, никогда им не употреблялось раньше. «Дети», — повторил он и подумал: «А почему же у меня нет детей?» Он усмехнулся. Какая уж там семья, дети! Полгода в океане, две-три недели на берегу… Все какие-то случайные, скоротечные знакомства. Океан!.. Это он сожрал его лучшие годы, юность… А что дал взамен? Воспоминания, впечатления?.. А, ладно: у меня появился друг, который, если что, всегда придет на помощь… И какой друг!.. Да лишь только ради этого стоило тащиться на край света.
Алька вскрикнула. Вздрогнув, задремал, что ли, Волков потер лицо ладонями. Луна в это время выпуталась из вязкой тины туч, свет ее протек сквозь запотевшее стекло иллюминатора и наполнил каюту подвижным, как желе, пепельно-голубым сумраком.
Поспать бы, а? Волков попробовал угнездиться на диванчике. Зашуршало что-то: это был сверток девочки. Он развязал узелок. Лежала в нем книга «Рассказы Серой Совы», белье, завернутое в мятую газету, три тяжелых, в позеленевших гильзах патрона от винчестера крупного калибра, нож в ножнах и дневник. Волков развернул тетрадь и прочитал: «Дневник ученицы шестого класса Алисы Шуваловой». Задумался: чья же она? Нет, не припомнить, кто на острове имел такую фамилию.
— Ишь ты… Алиса, — тихо сказал он и, поднявшись, поправил сползающее на пол одеяло.
Остров больших туманов
Земли еще не видно, однако чувствуется: рядом. Уже многие признаки, известные лишь морякам, говорили о том, что пройдет совсем немного времени, и острые вершины скал, как бы пропоров океан,
