— Уах-хах-ха-ха-а-а-а! Вопль повторился.
Волков замер. Вот это крик! Эти вопль и хохот не могут принадлежать ни птице, ни зверю, ни человеку. Но что же это тогда? Какое-то необычное явление природы?
Алька поманила его рукой. Вглядываясь в туман, она шла осторожно, легко и бесшумно ступая на камни и кочки. Вот остановилась, увидев что-то, повернулась, замахала рукой: быстрее сюда!
Волков подошел, заглянул через плечо девочки и весь напрягся, ожидая увидеть нечто неожиданное, странное и страшное, а увидел… куропатку. Большая, серая, как кура-ряба, краснобровая птица сидела возле мшистой кочки и с любопытством, но отнюдь без испуга глядела на людей.
— Ну, Алька. Ну, противная девчонка… — зашептал Волков.
— Ле-еший! Ха-ха-ха! Ой, не могу… говорю… та-акое увидите! — Птица с интересом прислушивалась к голосу девочки. Она крутила головой, и при этом ее черные глаза задорно поблескивали. Заинтересовавшись людьми и звуками, которые они издавали, птица, сделав несколько быстрых шажков, подошла ближе. Теперь до нее было не более как метров пять. Перестав смеяться и сморкнувшись, Алька строгим голосом сказала: — Ужин для нас сам навстречу выбежал. Патрона тратить не стоит. Ну-ка, Волк, берите во-он тот камень.
— Ты что? Ведь лето, запрет на охоту. Птенцы…
— Птенцы?! Так это же куропач, лентяй и бездельник! Да он ни одной ягодки птенчатам не принесет. Только спит, ест да орет от безделья! Ну что, так мы и будем стоять, а?
— Отчего же, — неуверенно сказал Волков и поднял камень.
Куропач в это время клевал веточку. Проглотив несколько листиков, он оставил свое приятное занятие и начал следить за действиями человека. Волков покосился, сдвинув брови и сузив глаза, Алька нетерпеливо топнула ногой. Размахнувшись, Волков швырнул камень. Стояла бы перед ним знаменитая громадная птица «Додо», жившая в некие времена на острове Маврикия, толстая и неповоротливая птица, которую съели пираты и моряки, камень, несомненно, достиг бы цели… Отбежав, куропач нехотя подпрыгнул и, широко раскинув крылья, полетел вниз, вдоль склона. Силуэт его быстро потускнел, очертания птицы расплылись, да вот и вообще исчезли из глаз. Только странный не то крик, не то хохот вновь донесся из тумана.
— Видно, вы всю жизнь продукты добывали в магазинах, — сердито сказала девочка; — Вот Толик бы не промазал. Он бы ка-ак… А вы что?! Ну как ребенок: шлеп… Эх, какое бы жаркое было!
— Жаркое? — обеспокоенно переспросил Волков и уже взглядом охотника, а не натуралиста поглядел в туман: не видно ли где птицы?
— Конечно! — выкрикнула Алька, пробегая мимо Волкова. — Обмотала бы я его листьями морской капусты да под костер, в угли. Ну ладно. Потопали дальше. Тут еще осталось-то чуть-чуть…
Это Алькино «чуть-чуть» длилось, пожалуй, так же нескончаемо долго, как обычно тянется «собачья вахта», которая, как известно, начинается на корабле в ноль часов и кончается в четыре утра. Прошло достаточно много времени, а они все еще поднимались и поднимались в гору, буквально разгребая туманное месиво руками. Какая все же это пакость — туман!
Алькин подарок
— Перева-ал! Во-олк, перева-ал! Алька вынырнула из сизо-пепельной стены тумана, как из воды. Лицо у нее было таинственным, глаза сияли.
Сейчас мы в стране дождя и ветра, — крикнула она. — Ну скажи, что бы ты хотел сейчас?
Просушиться. Солнца хочу.
— Это могу сделать, — улыбнулась Алька. — Идем! Она взяла его за руку и повела. Минут пять они еще поднимались, а потом тропинка выровнялась и начался спуск, а ветер вдруг исчез, будто остался по другую сторону склона. Было тихо, туман быстро редел и словно золотился изнутри; в одном месте он был ярко-голубым, в другом — оранжевым, а ближе к склону постепенно наливался сочной зеленью.
— Подождем немного, и ты увидишь такое… — сказала девочка, останавливаясь и внимательно вглядываясь в туман. Она сбросила куртку и села на траву, а Волков опустился рядом. Кусая острыми, ровными зубами травинку, Алька напряженно всматривалась вниз, будто ожидала чего-то, а потом сказала с уверенностью: — Солнце сейчас придет к нам.
Какой удивительный туман! Цветной. Он медленно поднимался снизу, из долины, вдоль склона и будто нес с собой теплый, приятно согревающий лицо и руки воздух.
— Сейчас… Вот сейчас… — сказала Алька. — А ты пока покури… И вот еще что: скажи, вот ты взрослый, да? А что ты видел в жизни самое удивительное, а?
— Самое удивительное? — переспросил Волков, доставая трубку, и задумался. В общем-то за годы морских скитаний много чего довелось ему увидеть удивительного. Девочка, как бы торопя, нетерпеливо глядела на него. Набив трубку, Волков раскурил ее и сказал: — Вот взгляни на эту трубку: она со дна океана.
— Как это?
— Да вот так: тралили мы рыбу у острова Сейбл. А там, у острова, в разные времена погибло более двухсот судов. Ну вот, тралим, ловим рыбу и вдруг…
— Как я люблю это «вдруг»!
— …и вдруг прибегает в рубку матрос и кричит: «Сундук в трале!» Спустился я на палубу — действительно, вынимают матросы из трала весь покрытый илом старинный сундучок. Черный, из дуба наверно, с медными украшениями. Раскрыли мы его — бумаги там какие-то лежат, старинный пистолет и вот трубка…
— Карты?.. Ну, бумаги-то?
— Может быть. Лишь притронулись, как они рассыпались в труху. Сталь на пистолете тоже была вся ржавая и мягкая, как картон, а вот трубка… Видишь: курю.
— А еще?
— Про дельфина Митьку тебе расскажу. Года три назад это произошло… — Волков задумался: — Да, три года назад. Ну вот: работали мы тогда у берегов Флориды, и вот как-то увидели, что к тралу, который мы начали поднимать на палубу, очень медленно подплывает дельфин. Подплыл и начал хватать рыб, помятых ячеями тралов: голодный был очень. Приглядели мы: весь левый бок зверя располосован страшной раной. Говорю: а не подлечить ли нам зверя?.. Моряки, кажется, только этого и ждали: выбрали мы рыбу, а потом спустили шлюпку, подвели под дельфина кусок сети и подняли его вначале в шлюпку, а потом и на палубу траулера. Врач с нами ходил в рейс, принес он свои инструменты и зашил дельфину бок. Выпустили зверя в океан, а он не уходит от судна: так и жил возле траулера месяца два, кормился нашей рыбой, пока рана совершенно не зажила. Позовешь его: «Митька, Митька!» — и мчит он, выскакивает из воды. А потом мимо траулера куда-то большое стадо дельфинов проплывало, и ушел с ними Митька. Поплыл за ними, затем вернулся к нам, покружил-покружил возле траулера, а потом уплыл, и больше мы его не видели.
— Ах, как мне хочется увидеть дельфинов! Ну еще… пожалуйста. И чтобы опять «вдруг» было.
— Хорошо, сейчас я еще что-нибудь припомню, но самое удивительное, что я видел в жизни, девочка, это океан. Мне он всегда кажется живым, разумным существом, часто добрым и ласковым, когда в тихие лунные ночи океан поет морякам странные, волнующие мелодии. Это вода скользит вдоль обшивки судна и поет, поет… Но вдруг у океана портится настроение, и он начинает тихонечко, злясь на кого-то, подвывать в вантах и надстройках судна. И тревожно становится на траулере, а голос океана крепчает, становится все злее: это ветер и волны начинают петь дуэтом свои жестокие, громыхающие, дикие песни… — Волков замолк, затянулся дымом. — Да, Алька: самое удивительное из того, что я видел в жизни, — это океан. Я люблю и ненавижу его, но почему — трудно объяснить…
— Ой, как мне хочется побывать везде-везде и услышать песни океана, — вздохнув, сказала Алька, потом осмотрелась и почему-то зашептала: — Ну вот и ты сейчас увидишь такое, что… Ты хотел солнца? Гляди!
Туман вдруг вздрогнул, как от толчка, и сквозь него прорвался яркий солнечный луч. Он упал на траву, и склон загорелся ярко-зеленым цветом, по которому в разные стороны расплеснулись желтые брызги
