В Египте деятельный Бонапарт некоторое время наслаждался созерцанием, но философию Востока свел к одному Корану. И компанию 1812 года он проиграл вначале
Бонапарт в свое время уговорил Павла I послать казаков в Индию (22, 5 тысячи бойцов Войска Донского были направлены от Оренбурга через Хиву и Бухару), и не оставлял этих фантастических стремлений в дальнейшем. Все годы Тильзитского мира он, отмечает Коленкур, «…надеялся на экспедицию или, по крайней мере, на большую демонстрацию против Индии, а одновременно хотел сделать демонстрацию на море, быть может, независимо от действий на суше; демонстрацию на суше он мог бы подкрепить значительными силами, если бы удалось убедить русских допустить в свои ряды французский корпус; однако, принимая во внимание взгляды императора Александра и Румянцева, этого, пожалуй, было бы трудно добиться».
Он не только надеялся, но и посылал военных, ученых-ориенталистов, дипломатов в Персию и разведчиков в Россию с одной и той же целью – подготовить поход в Индию.
Он легко преодолевал пространства – в мыслях и наяву, но нарушил Закон Времени.
За московский месяц он должен был сделать много, но не сделал ничего. После Бородина не было ни «египетского тупика», ни зимней катастрофы 12-го года, ни разгрома Ватерлоо – еще ничего потеряно не было.
Беда не в то, что он принимал плохие решения, а в том, что он, будучи жертвой собственных иллюзий (монархических, мирных, победных), не принял никаких решений.
Наполеон стал заложником нелепой ситуации, добровольным затворником, потерявшим личную свободу и обреченным на позорное отступление, вместо того, чтобы чуть раньше использовать обширные возможности всеевропейского монарха и политика-миротворца.
Россия могла не пойти на мир, но она не вернула бы Польши, а ее армия не пересекла бы западную границу.
Кутузов и Александр были на своих местах (один в армии, другой – на троне), в то время как Наполеон в Москве не был ни политиком, ни генералом.
Это была психологическая борьба, в которой изощренная корсиканская хитрость была бита русской
Александр был непримирим по своей натуре византийца и под давлением обстоятельств (второго Тильзита высший класс ему бы не простил, и армия могла возмутиться не на шутку).
А характер Наполеона таков, что даже в отчаянном положении он не оставлял попыток вновь покорить сердце Александра. Ведь завоевывать сердца было его отрадой. А покорить мир – значит пленить все сердца.
Какая наивность! Ведь он, привыкший всюду видеть личный или тайный интерес и честолюбие, не был доверчивым при первых встречах с людьми. «Держась всегда, словно он на сцене в роли императора, он думал, что и другие разыгрывают с ним заученные роли. Поэтому его первым чувством всегда было недоверие, – правда, только на мгновение», – говорит Коленкур.
Но он, кажется, не верил в то, что влюбленные в него и восхищавшиеся его гением (Александра он безусловно относил к таковым) могут вдруг разлюбить или пренебречь дружбой великого человека (которая есть «дар Богов»). И если он иногда воевал против друзей и поклонников, то «без озлобления»!
Шахматисты знают, что в плохой позиции нет хорошего хода. Но плохие позиции не сдают – их защищают. Сдают лишь безнадежные партии. Игрок, попавший в плохую позицию, пытается усложнить задачу сопернику и составляет оборонительные планы.
Партия Наполеона в начале сентября не была безнадежной. И ему некого винить в том, что он погубил лучшую из армий, заставив людей бороться с безжалостной стихией.
Он принял худшее из решений и сделал это архаично, без подготовки. Оно логически не вытекало из его предыдущих шагов.
Наполеон хорошо подготовил кампанию, создав избыточные материальные и продовольственные запасы. Он пригнал в Россию огромные стада (вскоре животные непостижимым образом пали) и не забыл приобрести десятки миллионов бутылок спиртного. Сделав это и посчитав главу завершенной, он затем пренебрег элементарными нуждами армии.
Когда он возобновил действия, ничего поправить было нельзя. Плохая позиция стала безнадежной.
Отступая, Наполеон вновь обманывал себя и других, называя это движение «стратегическим маневром», в результате которого он, якобы, «на сотню верст приблизится к Вильно и Петербургу, получив двойную выгоду», а Марии Луизе писал, что приближается к ней.
«Бутылка откупорена, вино должно быть выпито», – сказал он в начале пути на Москву.
Он выпил, и разум его будто помутился.
Игроки знают, как губительна игра без плана. В Москве был не труженик, а азартный игрок, имевший все и утративший все. Веривший не в Бога, а в свою Звезду.
