Наши части прорвали оборону противника и устремились к Любани. Но противник обрушил на нас все силы, артиллерию и авиацию. В результате обстрелов и бомбежек погибло много лошадей, и наши части остались без тягловой силы. Наступление было остановлено, а часть дивизии попала в окружение. Потребовались большие усилия, чтобы вывести передовые части из окружения. По существу, создалось окружение в окружении, так как немцы вскоре перекрыли горловину прорыва у Мясного Бора. Это был поворот от наступления к обороне.
Комиссар полка Царев вызвал нас на короткое совещание и потребовал усилить политическую работу в условиях создавшегося положения, чтобы сохранить боевой дух личного состава. При этом батальонный комиссар добавил, что командование полка особенно надеется на батарею.
А вскоре мы получили приказ о соединении 76- и 45-миллиметровых батарей в одну противотанковую группу под руководством капитана Белова. Было предупреждение о возможности появления танков со стороны Любани.
Капитан Белов всегда внимательно относился к моим предложениям. Работали мы слаженно, разногласий у нас не было. Однажды Белов мне сказал: «Снарядов у нас маловато». Я ответил, что нужно надеяться не только на снаряды, но прежде всего на личный состав. У нас имеются еще гранаты и автоматы, а главное — преданность Родине.
Обстановка осложнилась с приходом весны. В марте начал таять снег, болота наполнились водой. Нам стало известно, что Мясной Бор закрыт. Это мы почувствовали и по значительному сокращению пайка. Через неделю усилиями 2-й ударной и фронта дорога к Мясному Бору была открыта, но «коридор» стал значительно уже. Немцы обстреливали наш транспорт с обеих сторон. Доставка боеприпасов и продовольствия ухудшилась, движение стало более опасным.
Командование армии обещало нам проложить узкоколейку на участке Финев Луг — Мясной Бор. Мыс большой надеждой ожидали этой дороги, но 5 апреля немцы снова перекрыли «коридор».
Внутри нашего котла мы сами настилали деревянные дороги по болотам; но это давалось нам с большим трудом, так как от недоедания бойцы слабели все больше и больше. Ночью самолеты стали сбрасывать нам мешки с сухарями, которые и собрать было трудно. Вдобавок у нас не было соли. Общее состояние людей ухудшалось.
Пополнение больше не поступало. Особенно ухудшилось положение с комсоставом во взводах. Во главе взводов стояли сержанты и младшие политруки, которых становилось все меньше и меньше. Как-то на совещании политсостава член Военного совета И. В. Зуев сказал, что командование армии принимает меры по укреплению комсостава во взводах и ротах. Имелась в виду организация кратких курсов по подготовке комвзводов из сержантов и отличившихся в боях рядовых. По окончании этих курсов слушателям должны были присвоить звания младших лейтенантов и направить на должности командиров взводов.
Такие курсы были организованы, но перед их окончанием весь личный состав был брошен на прорыв окружения в Мясном Бору, и мало кто возвратился в свои части.
А весна все больше вступала в свои права. Весенняя распутица становилась для нас вторым противником. Все труднее стало сооружать укрытия. Мы ожидали сухой и теплой погоды, а ее не было. Беспокоили вши, которые тоже стали союзниками врага. Вести действенную борьбу со вшами в условиях болотистой местности было не так просто.
Но удивительно, что в этой сложной обстановке среди бойцов и командиров было мало нытиков. Иногда мечтательно вспоминали о довоенной жизни, как хорошо бывало в домах отдыха и санаториях, как там отлично кормили и т. д. При подобных разговорах я затыкал уши, чтобы не слышать и меньше думать о еде.
Работа политруков усложнилась. Необходимо было сохранить боевой дух личного состава, не дать повода для трусости и уныния и добиваться этого любыми путями и средствами.
Люди заболели цингой, в том числе и я. Медики научили нас для поддержания здоровья делать настой из сосновой и еловой хвои. Этот напиток мы пили с удовольствием. Пили также сок березы, ели молодую крапиву.
Но тем не менее силы наши иссякали — лошадей больше не было, а надо было перетаскивать орудия с одной позиции на другую. Раненых переносили на себе, боеприпасы — тоже на себе. Человек может многое выдержать, если надо.
Во второй половине апреля мы узнали, что Волховский фронт ликвидирован, а нашу армию подчинили Ленинградскому фронту. Нас обрадовало, что мы уже ленинградцы. Даже в ленинградской газете «На страже Родины», которую сбрасывали нам самолеты, так нас называли. Но руководство нашими войсками не улучшилось, и снабжение оставалось отвратительным.
Почти в это же время у нас сменился командующий армией. Вместо заболевшего Клыкова прибыл генерал А. А. Власов. Об этом мы узнали из газеты с его фотографией. Немцы засыпали нас листовками, в которых обращались к солдатам, чтобы они убивали командиров, комиссаров и переходили на сторону противника. Затем стали взывать к офицерам. А я ведь комиссар, значит, так или иначе должен быть убит.
Но эти обращения у нас отклика не имели. Мы их просто уничтожали. В свою очередь, нам сбрасывали листовки и с нашей стороны за подписью Калинина, ЦК ВЛКСМ и политуправления фронта с призывами стойко держаться до конца и заверениями, что страна нам поможет. На это мы и надеялись.
Вскоре стало известно, что сначала два фронта объединились, а затем снова разъединились. Во главе нашего вновь встал Мерецков, который принимал должные меры, чтобы вывести нас из окружения.
Но наше положение становилось все хуже. Характерным было то, что о смерти мы не думали, просто хотели выйти из окружения.
Нельзя было терять боевой дух ни на одну минуту. Потеряешь самообладание — потеряешь себя.
Так, накануне выхода из окружения, я встретил одного знакомого оперуполномоченного части Коваля. Мы с ним вместе прибыли на фронт. Тогда это был красивый, сильный, с отличной выправкой мужчина. Но в тот момент я увидел затравленное, перепуганное животное. Обросший, грязный, одежда рваная, пилотка опущена на глаза… Пришлось его по-дружески отчитать, а потом побрить, привести в человеческий вид. На его лице появилась радостная улыбка, глаза оживились, и он ушел в сторону Мясного Бора с надеждой, что прорвется.
Нам давали ничтожный паек: 100 граммов сухарей, иногда — просто хлебные крошки, 50–60 граммов конины, а в последние дни вообще ничего не выдавали. Кое-кто ухитрялся кипятить воду в котелке, но за разведение костров приказ по армии сулил расстрел.
Голодные, чтобы как-то поддержать свое деятельное состояние, мы ели крапиву, заячий щавель и даже листья липы, — ведь нужно было не только жить, но и бороться с врагом.
По положению у меня был заместитель — молодой парень Соболев. В беседах с ним я говорил только о будущей жизни, о том, что будем делать на другом берегу Волхова, когда выйдем из окружения. Как-то я его попросил: если меня убьют, зарыть в сухом месте и, если удастся, написать, кто похоронен. Но потом самому стало стыдно за пессимистические мысли.
Однажды мы с Соболевым пошли в густой высокий лес подкормиться крапивой и заячьим щавелем. Вдруг немецкие самолеты начали бомбить наш квадрат. После бомбежки мы были дезориентированы: где стоял непроглядный лес, образовались поляны. Идем в одном направлении — стреляют из автоматов и пулеметов, идем в другом — опять немцы.
У нас не было компаса, и мы попытались определить нужное направление по коре деревьев. Наконец вышли на знакомую настильную дорогу и увидели ужасающую сцену: на двух бойцов и старшину напала группа людей, отняла у них часть туши убитой при бомбежке лошади и убежала в лес. Мы подошли ближе. У хозяев убитой лошади были порезаны руки — результат схватки с похитителями, а от лошади остались голова, ноги и потроха. Ребят было жалко, но мы все же осмелились попросить у хозяев ногу от лошади, пообещав 300–400 рублей. Деньги у меня были. Подумав, старшина велел: «Дайте старшему политруку часть ноги». Я заплатил 300 рублей, и мы с Соболевым были очень довольны.
Голод сводил людей с ума. Когда транспортные самолеты еще сбрасывали нам мешки с сухарями, интенданты были вынуждены ставить охрану, чтобы мешки не растащили.
А старшины и бойцы, получавшие эти ничтожные пайки, лучше вооружались, дабы можно было отбиться от грабителей.
