Агония Иванова
За чужие грехи
Часть первая
Глава первая
— Я хочу, чтобы ты больше никогда не курила.
Наташа заторможено смотрела на пачку сигарет, лежащую в мусорном ведре, и пыталась сопоставить это со словами, которые только что сказала ее сестра. Конечно, они заботились друг о друге, но Наташа была слишком взрослой, чтобы слушаться маленькую Люсю, тем более в таких вещах.
Она медленно обернулась и посмотрела на девочку, с недовольным видом прислонившуюся к дверному косяку.
— Не нужно мне приказывать, — заявила Наташа, как могла мягко, стараясь не выдавать быстро растущего раздражения, хотя одного взгляда на Люсю было достаточно, чтобы оно утихло. Почти на две головы ниже сестренка выглядела особенно забавной и грозной, что было так смешно по сравнению с ее детскими чертами лица, в которых вдруг начало угадываться что-то знакомое, мамино. Наташе захотелось обнять ее, но что-то не позволило ей этого сделать.
— Что сказала бы мама? — как оправдание, слегка смягчившись, пробормотала Люся и заметно погрустнела.
— Прости, — бросила Наташа, но доставать пачку из ведра не стала, подошла к окну маленькой тесной кухни и посмотрела на тонущий в сумерках двор, — но едва ли это твое дело…
— Может быть и не мое, — спокойно согласилась Люся, — но чего ты хочешь доказать? Это не делает тебя взрослой…
— А я и не хочу быть взрослой, — совсем тихо призналась Наташа, провела пальцами по стеклу, почувствовав его холод, — хочу быть вечным ребенком.
— Тогда сигареты тебе точно ни к чему, — рассудительно заметила Людмила и неслышно оставила Наташу одну, наедине с собственными мыслями.
Стекло было холодным, таким, как это отчуждение, которое сейчас Наташа почувствовала между собой и сестрой. Ей стало очень страшно, потому что Люся была единственным самым близким человеком на свете. И потерять ее — значило потерять все. Как, впрочем, и для Людмилы, и Наташа прекрасно знала это.
На город быстро опускались густые ватные сумерки, и тусклые фонари отбрасывали причудливые тени на асфальт. Таня старалась не наступать на эти тени, вспомнив, казалось бы, забытую примету о том, что нельзя наступать на свою тень. Может быть, на чужие тоже нельзя? Она думала об этом, меряя шагами двор собственного дома. Дома, в который ей так не хотелось возвращаться.
Может быть, переночевать у Люси? — спросила себя она, поглядывая на горящее окно своей квартиры, — все лучше, чем идти туда. Люся все поймет, даже если не рассказывать ей правды. Или у Миши, его мама очень добрая и всегда хорошо относилась к Тане. Или еще у кого-то. Только не здесь.
Теням, лежащим на асфальте, было абсолютно все равно, куда замерзшая в легкой курточке Таня отправится ночевать, они жили какой-то своей жизнью со своими радостями и проблемами. Конечно, она могла провести ночь в их обществе, усесться на лавочку, поджать колени, как-то согреться, но это было не лучше, чем идти туда. Или все-таки лучше?
— Огоньку не найдется? — девочка вздрогнула, когда кто-то коснулся ее плеча, резко обернулась, готовая броситься бежать, но какой-то слегка подвыпивший мужчина среднего возраста, стоявший перед ней, выглядел вполне безобидно. Девочка испуганно помотала головой и, словно ее уличили в каком-то преступлении, торопливо побрела к своему подъезду.
«Лишь бы мама была дома» — подумала она, стараясь переступать ступеньки как можно медленнее и повторять это про себя, как заклинание. У двери она остановилась, прошлась круг по лестничной площадке и снова попросила всех известных ей богов об этом.
А может уйти? Пока не поздно? А маме сказать, что помогала Люсе готовиться к экзаменам, у нее как раз проблемы с математикой… или с чем-то еще… ну хоть с чем-нибудь.
Таня вздохнула и нажала на звонок, прислушалась к шагам за дверью.
На пороге появился отчим, окинувший ее недовольным взглядом.
— Ты где была? — спросил он, вместо приветствия.
— На дополнительных, — промямлила Таня, заглянула ему за спину в прихожую, — а мама дома?
Отчим помолчал немного, буркнул «конечно» и скрылся в темноте, оставив дверь открытой.
Хорошо — решила Таня, неуверенно вошла, сбросила ботинки и повесила куртку на крючок.
— Мам, я дома, — крикнула она и побрела в свою комнату, ответа не последовало. Все это начинало ей не нравится.
— Может быть, ты расскажешь мне по секрету, где ты была? — из мрака, царившего в ее комнате вдруг появилась рука ее отчима, резко сжавшая ее запястье.
— Так ее нет дома… — пролепетала девочка, почувствовав, как внутри что-то падает в какую-то глубокую и безнадежную бездну.
— Видишь, как нам повезло, — проговорил отчим ей прямо в ухо, и она даже в голосе слышала его улыбку, мерзкую, самодовольную и жестокую, — и нам никто не помешает…
Утром холод снова отступил, и небо было ясным, почти летним, но в нем уже чувствовалась эта легкая осенняя горечь.
Воздух был теплым, и только ветер напоминал о ночных похолоданиях. Киру хотелось запахнуть куртку, но дух противоречия требовал оставить ее расстегнутой и мерзнуть дальше. Ветер задувал огонек на конце его сигареты.
— Ну, как там Елена? — спросил его Владимир, шедший рядом, застегнувший свое полупальто на все пуговицы, порой в схватке легкомысленности и здравого смысла в его голове побеждал последний.
— Елена… эээ… — Кир немного растерялся, — мы расстались.
— Почему? — поинтересовался Владимир, — вы так хорошо смотрелись вместе.
— И что с того? — хмыкнул Кир, — она мне надоела.
Владимир присвистнул, убрал с лица светлые волосы и бросил исполненный какого-то особенного выражения взгляд на ясное небо, словно обращаясь к каким-то богам, впрочем, скорее в шутку, Кир не был уверен в том, что Владимир верит во что-то, кроме его глупости.
— И что это значит? — спросил Кир, попытался снова зажечь сигарету, но ее снова потушил порыв ветра.
— Я думал вы поженитесь, — признался Владимир, прекратив сеанс общения с высшими силами, лукаво сощурился.
— Я рад за тебя, — пожал плечами Кир, — мечтай.
— Ты уже не мальчик, — напомнил Владимир совсем не свойственным для него тоном. Кир отбросил назад длинные темные волосы, которые растрепал ветер и воинственно посмотрел на друга.
— К чему это?
— Пора заканчивать с имиджем Казановы, старина. Тебе скоро стукнет сорок и захочется тепла, уюта и постоянства, — заявил Владимир, отлично зная, что может получить за эти слова по зубам. По-другому он говорил «Не вечно же мне тебя терпеть? Пора бы уже кому-то другому, вроде жены, стать надзирателем над тобой».
