Игоря и девятнадцатилетней Лены. И потом, Катаев поддерживал с бывшей семьей хорошие отношения, помогал материально. И это было по правилам! И, надо сказать, нисколько не раздражало Маланью! Мало того, такое Катаевское отношение к своей бывшей семье, в некоторой степени даже возвышало его в глазах Маланьи. Он не жлобничал, не предъявлял к детям никаких надуманных, удобных для отказа в помощи претензий, баловал их, как любой приличный отец. Что же касалось самой Маланьи, то она в этой связи причисляла себя к одной из четырех его подопечных, имеющей ровно столько прав на Катаевские материальные блага, сколько и все остальные. Если же по желанию самого Катаева, ей перепадало больше, то пожалуйста, она ничуть не возражала! И при таких вот обстоятельствах, вполне честно подкрепляемых ее принципиальными нормами, чего, казалось бы, не жить? Однако ей не жилось!
Маланья, будучи человеком тонким, проницательным от природы, ощущала мощнейший негатив, исходящий от Ольги! Как уж он вносился в ее дом, то ли в лице приходящих детей, то ли в лице самого Катаева, часто встречающегося с бывшей женой, она не знала, но ощущала его всем своим нутром. И этот негативный прессинг, всякий раз откладывался в ее подсознании, записывался на корочку, наслаивался, и, переполнив отведенное для него место, в конце концов, оказался ей просто не по зубам. Терпение иссякло, и однажды она призналась в этом мужу.
— Ну, какая же ты глупая! — улыбнулся на это Катаев. — До тебя я не прикасался к Оле почти год! И вообще, заруби себе на носу, — ты не занимала никакого ее места, по той простой причине, что вместо тебя в любом случае оказалась бы другая женщина, но только не моя жена! Я бы к ней все равно никогда не вернулся, понимаешь ты это?!
Она это понимала! Но негатива не становилось меньше! Он же не предназначался той, предполагаемой другой женщине! Он предназначался ей, Маланье, а жить с ним было все нестерпимей. Он, этот негатив, перекрывал все остальное, — и хорошее благосостояние, и чувства к Катаеву! Хотя, никаких таких особых возвышенных чувств Маланья к нему не испытывала. Она, как и все почти молодые женщины, выходящие замуж за мужчин, вдвое себя старше, руководствовалась, прежде всего, расчетом. Катаев занимался строительным бизнесом, возводил крупные столичные объекты, и тут, безусловно, было на что рассчитывать! Конечно, при всем при том, Катаев вызывал у нее определенную симпатию, да и спать с ним ей было не противно, в отличии от многих других, оказавшихся на подобном ей месте, но большего она к нему не испытывала.
Одним словом, Маланья, дошедшая до ручки от прессинга, однажды решила для себя, что ей все же лучше сдать позиции, чем продолжать жить с Катаевым.
Оставалось только найти подходящего претендента, место которого и подвернулось Славе Покровскому.
— А, что? — рассудила Маланья, — он тоже при деньгах, да к тому же молод и холост!
Славе было тридцать четыре года.
— Я ему нравлюсь, и он, похоже, намерен взглянуть на свои чувства всерьез. Чем не вариант на смену позиций? — решила она.
— Замуж за него пока можно и не выходить, повременить, приглядеться, а там, — будем посмотреть!
… - Вот и посмотрела! — зло сказала Маланья, и в очередной раз рьяно надавила на газ.
Солнце, восходящее, легкое, несущее на себе пока еще ночной, ленивый оттиск томной завесы, зажелтело, затеплилось, поигрывая несмелыми бликами на утреннем росистом шоссе, а потом любопытно скосило пару своих лучей к боковому оконцу ее автомобиля.
— Вот и утро настало! — иронически изрекла Маланья, когда любопытные лучи невзначай коснулись ее бокового зрения.
— И куда я в такую рань? — подумала она, до сих еще не удосужившись задать себе этого вопроса.
Она ехала в сторону Звенигорода, и даже не заметила, что до него уже рукой подать.
— Ну, надо же! Дорога сама завела ее в эту сторону! А ведь здесь, неподалеку находилась дача ее подруги Ани Кудриной. Маланья часто приезжала сюда одна и с двумя другими подругами, — Аней Зарубиной, которая в их дружной — по близкому четверке, именовалась Анечкой под номером 2, или, просто Нюркой, и Машей Разумовой.
Дружба Маланьи и Нюрки имела самые древние корни. Они произрастали с четвертого класса. Аня тогда перевелась к ним из другой школы по причине перемены местожительства, и с первого дня, как только села за одну парту с Маланьей, они не переставали дружить до сих пор. С Машей Разумовой и Аней Кудриной Маланья подружилась через Нюрку. Девочки все втроем учились в Менделеевском, в отличии от Маланьи, закончившей институт иностранных языков.
Итак, дорога вела Маланью к даче Ани Кудриной. А точнее сказать, Маланья сама завела себя туда в силу подсознательной привычки мозга, давно уже изучившего этот маршрут, и теперь, в момент расстройства Маланьи, взявшего на себя роль ее автоматического путеводителя.
— Ну, что ж, к Кудриной, значит к Кудриной! — сказала себе Маланья. — И хорошо, что так получилось! Прежде всего, хорошо потому, что Слава не знал, где находится дача ее подруги, и вообще он понятия не имел, что у Ани есть эта самая дача. Теперь, по крайней мере, если ему и вздумается искать Маланью, то сделать этого он не сможет!
Маланья вздохнула с некоторым облегчением впервые за этот путь, и, сбросив напряжение, расслабилась, уменьшив скорость и откинувшись на спинку сидения.
Однако мысли о вечерних событиях ее не отпускали, и теперь ей вспомнился момент побега, заставив ее ухмыльнуться со злорадным удовольствием.
После того, как Слава поставил ее на кон, а Сева с блеском выиграл, Маланья, дождавшись такого позорного завершения своей участи, сказала Покровскому, что немедленно отправляется к себе домой спать.
— Ты мне противен после таких дурацких шуток! — резко сказала она Славе, наклонившись к его уху. Однако тихо сказать у нее не получилось, и Сева, услышавший эти слова, воскликнул.
— А кто тут шутил? Я не понял?!
Маланья метнула на него уничтожающий взгляд, и резко отстранившись от Славы, направилась к выходу. Она вышла из казино, достала из сумочки ключи, подошла к своей Пежо, затерявшейся на стоянке среди других машин, села за руль и, спокойно выехав на трассу, отправилась по знакомому маршруту к себе на Масловку. Однако не прошло и пяти минут, как машину с двух сторон оккупировали две БМВ Севиных шавок, и стали ее притормаживать. Благо, что в этот поздний час на дороге почти никого не было!
— Вот сволочи! — в сердцах воскликнула Маланья, и, показав правый поворот, для избежания столкновения, направилась к обочине, решив не доставлять удовольствия Севиным шавкам и не устраивать на дороге никаких разборочных игрищ.
Она остановилась, и те на БМВ тут же пристроились к ней, один сзади, другой спереди, после чего из задней машины вышли двое и направились к Маланье.
Она приоткрыла оконце, небрежно удостоив их вниманием.
— Чем обязана?
— Шеф велел тебя к себе доставить, — сказал бритоголовый головорез с необъятного размера плечами, и осклабился, бросив наглый взгляд на Маланью.
— Перебьется твой шеф! — зло крикнула Маланья, — и, достав из сумочки мобильник, принялась звонить Славе.
— Алло, Покровский, — воскликнула она. — Это что еще за фокусы устраивает твой дружбан — придурок Сева, а?
— Маль, не сердись! — с бархатистой лаской в голосе ответил ей Слава.
— Что? Что, значит не сердись?
— Маль, ну, съездила бы ты к нему, а? — нерешительно простонал Слава.
— Что? Покровский, что ты такое сказал сейчас, а? Ты соображаешь, вообще, что ты сказал?
— Маль, понимаешь, если ты не поедешь, он выставит меня на десять штук баксов.
— Господи, Покровский, вы там видно совсем спятили со своей игрой! Да пусть он выставит тебя хоть на сто штук, мне — то до всего этого какое дело?
— Маленький! Ну, пожалуйста, ради меня, сгоняй к нему в гости, а? Он обещал, что не будет к тебе
