сигареты напоминают о ней. Впрочем, сейчас все о ней напоминает. И будет напоминать, а забывать он не хотел. Он верил, что они еще будут вместе. Но не сейчас… Когда-нибудь потом.
— А что я натворил? — переспросил он.
— Ты бросил ее! Ты! — пыхтел Миша, поправляя свои очки, от волнения, сползавшие с носа.
— Ну, ты же этого хотел, — равнодушно откликнулся Саша. Миша присел рядом с ним на корточки и вцепился себе в волосы.
— Дурак! — взвыл он, — какой ты дурак. Я же люблю ее. Если она счастлива с тобой, то пусть, главное, что счастлива… Ты же причинил ей боль.
Саша вздохнул. Это он знал и без Миши. Солнце слепило ему глаза, и в голове проскользнула каверзная мысль, что сегодняшний день слишком светлый и яркий, для собственной казни. Он вставил сигарету в рот и чиркнул зажигалкой, но ничего не произошло, потому что в ней закончился газ. Слова друга обожгли его. Он начинал злиться. Какого черта тогда Миша устраивал все эти гадкие нелицеприятные сцены, бросался словами, если главным для него было счастье Риты? Откуда такое убеждение, что она обязательно, всенепременно должна принадлежать ему, не имея права на свою собственную жизнь, свои собственные чувства? Любовь — это не клетка, в которой заперты двое.
Эгоист. Невыносимый эгоист. Двинуть бы ему промеж глаз!
Но он же… не лучше. Сбежал из дому со своей подружкой, не подумав о родителях, не подумав о лучшем друге. Просто потому что решил, что может вырвать из жадных рук судьбы хоть немного счастья для себя. Да и с Ритой он поступил нехорошо. Просто сбежал от проблемы, вместо того, чтобы решить ее. Пустил все на самотек. Будь, как будет. Но он так устал решать проблемы вселенского масштаба! Почему всегда нужно чем-то жертвовать, причинять боль кому-то близкому, чтобы спасти другого важного тебе человека? Или жертвовать собой.
— Теперь Рита больше не стоит между нами, — железным голосом выдал Саша, сломал сигарету напополам и зачем-то высыпал табак себе на ладонь.
Миша молчал.
— Мир? — спросил Саша, уставший от этой затянувшейся сцены. Он попробовал вдохнуть табак носом, читал где-то, что так делают, но сам пожалел об этом.
— Мир, — признал Миша и поднялся. Они вместе пошли по дорожке вдоль дома, не задумываясь о том, куда они идут. В этом дворе прошло их детство. Здесь же они познакомились, еще до школы. Мечтали, выдумывали, верили. Доверяли друг другу все секреты и тайны. Кроме…
— Я хочу рассказать тебе одну историю, — сказал Саша, — ты не против? — Миша потерянно кивнул и поправил очки на своем лице, — ну… — он не знал, как начать, но нужно было что-то придумать, ведь первые слова всегда самые важные, — жил-был один мальчик. Он имел плохое здоровье и все время болел. Сквозняк — и уже простуда. А стоило ему выйти на улицу в не застегнутой куртке, он сразу же заработал воспаление легких и попал в больницу. В этой больнице в тот год работал один человек, не очень хороший человек. Он очень любил маленьких мальчиков, не обошел вниманием и этого. Все боялись его, потому что он главным врачом в этой больнице и угрожал всем, кто хотел ему помешать или пытался ему противиться. Но кто-то все-таки рассказал. Этого человека судили и наказали за то, что он сделал, хотя лучше его жертвам от этого не стало. На какое-то время мальчик замкнулся в себе, перестал разговаривать и реагировать на окружающий мир. Его мама и папа очень тяжело переживали это, но все свои силы вкладывали в попытки вернуть его к жизни. И он ожил. А они — нет. Они стали умирать, медленно, изнутри…
— Саш, — перебил его, все это время хмурившийся Миша, — что это значит? Зачем ты рассказываешь мне это?
— Не знаю, — пожал плечами Саша и тяжело вздохнул, — может быть потому, что я слишком долго молчал об этом…
Они остановились. Саша задрал голову и посмотрел в голубую небесную бездну, отразившуюся в его глазах, оттого ставших ярче. А Миша неотрывно и напряжённо глядел на друга, ожидая продолжения или объяснений. Им в лица дул прохладный, совсем не весенний ветер, заставлявший прятать руки в карманы и кутаться в куртки.
— Молчал об этом… — эхом повторил Миша хриплым сдавленным голосом.
— Ну да, — подтвердил Саша и посмотрел другу в глаза, — потому что я рассказал тебе о себе. Все это было со мной.
— Почему ты не говорил об этом раньше? — зачем-то спросил Миша.
Саша пожал плечами.
— А кто еще знает? — еще один совершенно бессмысленный вопрос.
— Мама, папа и Рита, — ответил Саша и убрал волосы, брошенные ветром в лицо, — мы не говорили даже родственникам, — едва ли нужно было добавлять это. Саша смущенно замолчал, а потом вдруг поинтересовался, не мог он не высказать этого в слух, — что, теперь отвернешься от меня?
— Нет, — покачал головой Миша, — ты мой друг.
— Вот и славно, — вздохнул Саша и они пошли по домам. Поднимаясь по лестнице, он чувствовал, как напряжены его нервы, как подрагивают пальцы от возбуждения. Он рассказал… Десять лет молчать, оберегать свою страшную гадкую тайну, чтобы потом просто взять и высказать все это в слух. Теперь не было так горько думать о прошлом, все произошедшее казалось размытым, стертым, не таким существенным. Можно было глубоко вдохнуть и жить дальше, не оборачиваясь назад.
Как сложилась бы их судьба, если бы он раньше открыл Мише свой секрет? Что было бы, если бы они не стыдились так сильно этой истории и смело говорили о ней родным, друзьям, не вынуждая себя на обман. Может быть родители остались бы прежними? Но ведь в глубине души они все равно такие же, какими он помнил их, какими любил… Нужно просто разбудить их, вытащить из объятий векового льда, из мрачного царства теней и вернуть к жизни. Миша ожил. Значит, есть надежда. Значит и они оживут… Когда-нибудь.
Дверь Саше открыл отец, и вид его вполне мог разочаровать любого самого закоренелого оптимиста. От него за версту разило перегаром, а глаза его напоминали две черные зияющие бездны, в которых тонуло все светлое, все хорошее и прекрасное. Лицо казалось нарисованным, таким оно было мертвым.
— А… вернулся, выродок, — совершенно без эмоций заключил отец.
— Вернулся, — вздохнул Саша.
Глава двадцатая
Ветер принес в окно кабинета литературы сладкий аромат цветов сирени и влажных после дождя молодых листьев. Меньше всего на свете сейчас кому-то из оставшихся учеников десятого класса хотелось учиться. Все они сидели притихшие, сонные, потерянные и покорно писали сочинение, все время отворачиваясь от своих тетрадей в сторону распахнутого окна, в которое дышала новая весна.
Запах сирени навеивал Кеше одно старое, давно померкшее воспоминание из той далекой поры, когда мама еще была жива, а он учился в пятом классе. В один из таких вот теплых дождливых майских деньков, выбежав на школьное крыльцо, он бросился к растущему рядом дереву сирени и принялся неумело, но отчаянно рвать цветущие ветки. Он хотел подарить букет своей маме, ведь скоро у нее день рождения. За этим занятием его застала Клара Петровна. Ворчливая и строгая женщина-завхоз, вечно страдавшая из-за того, в каком отвратительном состоянии пребывало школьное имущество, ругала его почем свет стоит, словно он совершил какое-то непростительное преступление, а он все повторял и повторял в свое оправдание: «я для мамы, для мамы…»
В состоянии глубокой задумчивости Кеша выплыл на улицу в пестрой толпе младшеклассников, кричащих и суетившихся под ногами. Он на мгновение остановился, наполняя полные легкие душистого, опьяненного цветением весеннего воздуха. Думать сразу стало легко, все вещи представились куда более ясно, просто и чисто, без напыления прежнего морока, сковывавшего все его порывы. Он поддался искушению и, подойдя к разросшемуся у школьного крыльца дереву, принялся торопливо, словно вор в чужом саду, срывать ветки с ярко-фиолетовыми цветами. В это мгновение ему казалось, что он — это он
