зверю, особенно двуногому.
– И…
– Тебе заняться нечем, Еме? – грустно спросил командир, и пыл патрульного резко поуменьшился.
Жара, холод… Их не нужно бояться, пока твое тело напичкано изнутри и снаружи странно пахнущими и еще страннее действующими зельями и притираниями. Благодаря трудам Цепи одушевления о сопроводителях и впрямь ходят легенды, но без своих хитрых уловок мы самые обычные люди, не сильнее и не выносливее простых пехотинцев. А стоит лишь перестать пользоваться снадобьями Гирма, и…
Мрачная картинка, возникшая в воображении, заставила меня содрогнуться. Ведь какая-то пара недель, самое большее месяц, и я лишусь всех чудесных свойств, к которым привык, как к родным. Что тогда? Нет, беспомощным младенцем не стану, разумеется, но прежний отпор противникам дать уже не смогу. Кому тогда буду нужен? Разве что городской страже. Вот только староват я уже, чтобы начинать с низов. А если вспомнить, что юнцы любят задираться по поводу и без, становится совсем печально. Надо срочно за что- то цепляться или… Или хотя бы остатки могущества потратить с толком.
Очередной открывшийся взгляду переулок напоминал собой вертлявую змею, невесть зачем извивающуюся между домами, и был заполнен людьми, собравшимися в группы и оживленно переговаривающимися в ожидании броска костей либо в попытке предсказать, что ждет игроков под прижатым к раскладному столику щербатым стаканчиком.
– Мы идем туда?
– Если понадобится, – ответил командир, прислушиваясь к людскому гомону.
И словно оправдывая его ожидания, поверх голов вдруг пролетело истошное, но едва-едва выделившееся из общего гула:
– Обокра-а-а-али! Держи вора!
– Вот теперь идем. Только не все и сразу. Еме, возьми сопроводителя и дуйте на следующую улицу: воришка туда выйдет, больше ему податься некуда. А мы отсюда его погоним.
Разделение сил показалось мне странным, потому что юный патрульный вряд ли был способен быстро пробраться сквозь плотные ряды игроков, и разумнее было бы отправить его в засаду при участии более опытного стражника. Но приказ командира – закон для подчиненных, и вскоре мы с долговязым уже стояли на брусчатке следующей улицы, безлюдной и тревожно тихой. А спустя те несколько минут, что понадобились бы второй половине патруля на достижение середины игорного переулка, я понял, чем было вызвано столь непонятное мне командирское решение.
Долговязый Еме вдруг начал приплясывать на месте, но только не от холода: слоев шерстяной ткани под мундиром было вполне достаточно для согрева при бодрой ходьбе от одной жаровни до другой.
– Слышь, друг, я того… Живот у меня скрутило, сил нет. Я мигом, а ты пока тут постой, подожди! – бормочущей скороговоркой выпалил мой напарник и юркнул в проулок, исчезая среди ночных теней.
Вот оно что. Трус. Жалкий. И обыденный, как умывание по утрам. Ну что ж, пусть прячется, только я тоже не буду стоять столбом посреди улицы.
Даже ночная темнота никогда не бывает одинаково непроглядной. Где-то она припорашивается пеплом лунного света, где-то разбивается бликами факельных огней, превращаясь в узорчатый ковер, частью которого очень легко стать, если чуточку плотнее вжаться в чехарду причудливых пятен.
Сделать шаг вперед и в сторону, поближе к стене дома, но не прислоняться, чтобы тень на каменной кладке не оказалась гуще, чем должна быть. Замедлить дыхание, чтобы облачка теплого воздуха, вырывающегося из ноздрей, не висели вокруг мутной кисеей. Расслабиться, отбросить прочь все мысли и просто… ждать.
Шаги шуршали совсем тихо, словно тот, кто шел, стопой обнимал каждый камень брусчатки, на который наступал. Осторожно и малозвучно, но не настолько, чтобы не было заметно: прохожий мечется от одной стороны улицы к другой, стараясь, впрочем, не покидать пятна теней.
Тот самый воришка? Наверняка. Спина согнута дугой и напряжена, руки чуть расставлены в стороны, а не прижаты к телу, что выглядело бы в холоде ночи куда естественнее. Не теряет бдительности? Молодец. Но он пройдет мимо меня, даже не вздрогнув.
Так, может, и позволить ему пройти? Одним ничтожным преступником больше, одним меньше – никакой разницы. Все равно у Боженки этого добра никогда не переводится. В лице и голосе командира патруля ведь не читалось особого рвения, когда он отдавал приказ. Да и отправляя меня вместе с Еме, он заранее знал, что долговязый трус никого ловить не станет, а я…
– Торопишься сбыть украденные деньги?
Воришка застыл на месте, услышав вопрос, прозвучавший отовсюду и ниоткуда, и крутанул головой, пытаясь определить мое местоположение. Впрочем, зря: звуки, затейливым эхом отразившиеся от стен домов, укрывали меня не менее надежно, чем тени.
– Ты кто?
Отсвет далекого фонаря заискрился на серебряной медвежьей голове, когда я шагнул навстречу невысокой фигурке. Мальчишка. Или девчонка, что, в общем, не так и важно. Голос юный, слегка простуженный и… смелый.
– Городская стража.
– Ты непохож на стражника!
Отодвигает правую пятку назад. Готовится к бегству или к нападению? В любом случае если и побежит, то в объятия командира патруля. А если решит прорываться с боем…
– Зато ты очень похож на вора.
Он оттолкнулся и прыгнул, стараясь проскользнуть у меня под руками, но наткнулся на мое колено и откатился назад. Следующий бросок последовал без паузы, как и следовало ожидать от молодого, не чувствующего пока еще усталости тела, и теперь отступил уже я, но не от натиска, а заметив стальной отблеск рядом с кистью правой руки воришки.
Что-то небольшое и, похоже, искривленное. Все верно, незнатным горожанам запрещают носить ножи, лезвие которых длиннее, чем две трети ладони. Правда, в соответствующем уложении ничего не сказано о том, имеется в виду лезвие прямое или изогнутое, которое как раз умещается в заданные размеры, но вреда способно причинить намного больше.
Решив, что я осторожничаю, не желая напороться на клинок, воришка угрожающе рассек воздух крест- накрест, наступая на меня, и замахнулся снова, но закончить движение не успел, потому что наперерез его оружию рванулось мое предплечье, где под шерстяным полотном мундира был закреплен чешуйчатый наруч, отлично подходящий для ловли кривых ножей. Коготь клинка попал между стальными пластинами и потерял свободу на короткое мгновение, которого мне хватило, чтобы увлечь противника вслед за его же рукой, благо воришка использовал, как и многие горожане, эдакую смесь ножа и кастета. Спору нет, выбить такое оружие трудно, но временами бывает куда разумнее отпустить, чем продолжать удерживать.
Он крутанулся на месте, оказываясь спиной ко мне и с рукой, вывернутой так, что любые дальнейшие движения привели бы только к приступу острой боли в связках, но не растерялся, затараторив:
– Эй, ну я ж пошутил, я ж резать тебя и не собирался! Отпусти, а? А я тебе все, что набрал, отдам. Вот Боженка свидетельница, отдам! Только отпусти…
Свободной рукой он залез за пазуху, доставая кошель, но я, не зная наверняка, что прячется в складках воровской одежды, надавил на вывернутую руку сильнее. Ловкие в деле обирания беспечных прохожих пальчики скрутило судорогой, быстро спустившейся к плечам, и монеты глухо зазвенели, рассыпаясь по брусчатке. Медные, поистершиеся кругляшки. И это весь улов? Негусто. И недостаточно много, чтобы польститься на откуп.
– Отпусти-и-и-и… Ты же не такой, как они, я же вижу! Ты не такой…
Не такой.
Я не брезгую деньгами, но не могу, как командир патруля, все же добравшийся до нас с воришкой, сказать: «Отпусти его», подождать, когда перестук шагов убегающего парнишки затихнет в проулке, наклониться, собрать просыпавшиеся монеты, затянуть завязки покрепче, спрятать кошель в карман мундира, а потом как ни в чем не бывало пожурить трусливого Еме. Не могу поставить всем пива, расплачиваясь дважды сворованными деньгами и старательно удерживая на лице маску равнодушия, через которую все же пробивается неудовольствие тем, что шальные деньги не обрели единственного хозяина. А как же иначе? Слишком много глаз сосчитало медяки от первого до последнего, стало быть, надо залить