казалось, гордо поглядывать по сторонам и не заглядывать вперед на дорогу. Очень я боялся, что вдруг лошадь без моего управления куда-то не туда заедет, на камень или в канаву…
Догнав группу пехотинцев, шедших обочиной, Я, честно говоря, не утерпел, выпрямился, выпятил грудь колесом. Дескать, эх вы, пехота, смотрите, как мы, казаки, ездим! Но в ту минуту, как на грех, комендант, ехавший впереди, тронул своего серого рысью. И вот тут-то началось! Моя лошаденка, несшая на своей спине такого бравого казака, как я, увидев, что серый пошел рысью, безо всякой инициативы и принуждения с моей стороны, решилась на такой же аллюр.
Ее спина, а следовательно, и седло, в котором я за минуту до этого так гордо, как мне казалось, восседал, стало совершенно беспорядочно, с моей точки зрения, то подниматься, то опускаться. Меня трясло так, что зубы стучали и все внутренности, безусловно, отрывались от своих мест. За что-то я пытался судорожно ухватиться, это оказалось мое же седло, но ведь и оно тряслось вместе с лошадиной спиной!
Оглянувшийся в этот момент комендант не мог удержаться от хохота и, остановив своего серого, поджидал, пока я до него дотрясусь.
Да, ему-то было смешно, а мне каково? Поравнявшись с его серым, моя лошаденка остановилась, конечно, без моей воли, покосила на меня карим глазом и спокойно помахивала хвостом. Как же я ненавидел ее в ту минуту! Здесь же на месте я получил второй инструктаж, как и что надо делать, как «облегчаться», когда лошадь побежит рысью. При этом подчеркивалось не мое желание, а именно лошадиная инициатива: «когда она побежит рысью».
Комендант оказался человеком гуманным и, к счастью, этим аллюром не злоупотреблял. У меня, правда, после очередной пробежки мелькнула мысль слезть все-таки с этого вида транспорта, но я просто не знал, как это сделать, да и стыдно было. Но так или иначе, эти двадцать три километра кончились. Слезть с лошади мне все-таки удалось, но, оказавшись на твердой земле, я не почувствовал себя лучше. Некоторые части тела, которым досталось больше, чем другим, ощущались мною весьма своеобразно…
В большой, крепкой избе, около которой мы остановились, меня встретил заместитель начальника Особого отдела дивизии Антон Максимович Братенков, с той первой минуты ставший для меня добрым душевным товарищем и наставником.
О предстоящей работе он подробно и увлеченно рассказал мне в тот же вечер, и не только о делах полковых, но и о дивизии, ее истории, о начдиве Первой конной в Гражданскую войну — Морозове. Мы сидели в теплой комнате и беседовали уже более часа. Антон Максимович расспрашивал меня о службе в пограничных войсках, о курсах в штабе фронта.
Братенков был старше меня примерно вдвое. Чему он меня в основном наставлял? Тому, что я должен быть примером для офицеров полка, грамотным, внимательным…
Начальником Особого отдела дивизии был человек совсем иного склада, имел те отрицательные черты, которые приписывают всем особистам. Но с ним я общался мало, он в основном находился в штабе дивизии, у начальства — у командира, у замполита, у прокурора. Когда на формировании, на отдыхе проводились сборы оперативного состава дивизии, наш начальник там, конечно, выступал, произносил речи, лозунги… А в практической повседневной работе я контактировал с Братенковым, который всегда, как говорится, был на месте. К нему всегда можно было приехать, посоветоваться. После войны он ушел в отставку, жил в Москве, мы с ним'дружески общались.
…В сенях стукнула дверь, и в комнату вошел офицер в кубанке и бурке, накинутой на плечи. Смуглый, с открытым приветливым лицом. Лихо козырнув Братенко-ву, подошел ко мне:
— Юрченко. Будем знакомы.
— Ну, вот и кстати, — сказал Братенков, — познакомься, этот товарищ приехал тебя сменить. Можешь собираться.
— Правда? Вот здорово-то, вот здорово! Добро пожаловать. Очень рад, очень!
Поговорив еще с полчаса, мы с Юрченко выехали верхом (опять верхом!) в деревню Долгие Лиски, где располагался полк. Теперь мой полк — 250-й Кубано-Черно-морский казачий кавалерийский…
Дорога в пять километров, после освоенных двадцати трех, показалась уже не столь страшной. На окраине деревни подъехали к большой хате.
— Ну вот и прибыли. Здесь и будете обитать.
Нас встретил пожилой казак, худощавый, среднего роста, с простым открытым лицом.
— Знакомьтесь, — Юрченко кивнул на казака, — мой ординарец и коновод Горбунов Николай Григорьевич. Очень рекомендую подружиться»
Тот внимательно посмотрел на меня. Взгляд его я оценил как заданный самому себе вопрос: «И что это за мальчишка к нам приехал?»
— Николай, а это новый начальник, смена моя. Ты уж люби и жалуй, будь добр. А теперь сообрази нам что-нибудь перекусить…
Как только Горбунов вышел из комнаты, Юрченко вполголоса проговорил:
— Познакомитесь поближе, узнаете его. Он только с виду хмурый.
— Товарищ начальник, — обратился Горбунов к Юрченко, быстро накрыв на стол, — а наш гость, да нет, я не то говорю — начальник, одет-то не так, не по-казачьи. А вам сегодня к командиру полка надо. Полагается представить товарища. Не в таком же виде…
— Ладно, дядя Коля, мы первым делом перекусим, а потом что-нибудь сообразим.
«Сообразил» Юрченко то, что через полчаса на мне был его мундир, брюки, на голове кубанка, на ногах хромовые сапоги.
— Это напрокат. А завтра дядя Коля организует и получишь все свое довольствие. Ну как, теперь ничего?
В моем письме родителям есть такие слова:
Господи, каким же я был тогда мальчишкой!
Так началась моя служба в кавалерии, в казачьем Ку-бано-Черноморском 250-м полку 11-й имени Морозова дивизии. Юридически я находился на службе в Особом отделе дивизии, а к полку был прикомандирован, ко^ мандовать мной здесь не могли, но фактически — фактически я, конечно, был таким же офицером, как и мои товарищи в штабе, в эскадронах, батареях полка. Что, из другого теста я был леплен, что ли? Так я всегда считал.
Оружие мое, кстати говоря, составлял пистолет «ТТ». Впоследствии я обзавелся трофейным «парабеллумом». Это был прекрасный пистолет. Умел я стрелять из автомата, из противотанкового ружья, из пушки-сорокапятки.
Командир полка майор Шаповалов в тот вечер не скажу что произвел какое-то впечатление, ничего особенного в его внешности не было, в краткой беседе ничего для себя интересного я не отметил.
Через пару дней, введя меня в курс дела, Юрченко уехал, а я остался, так сказать, «молодым специалистом». За плечами — полтора месяца курсов и второпях перечисленные уезжающим Юрченко обязанности…
Верховую езду я не только должен, обязан был освоить в совершенстве, как год назад я освоил винтовку. Кроме служебных обязанностей в этом была, конечно, и личная необходимость. Не мог же я, начав службу в кавалерии, считать весь лошадиный род своим ненавистным врагом.
Вечерами, а они в ноябре длинные, мы с Горбуновым, которого с его согласия я стал звать просто дядей Колей, выезжали за околицу села. Тренировался я с упорством. Но надо сказать, что поначалу было ох как нелегко! По наследству от Юрченко мне достался рослый, крепкий серый конь с кличкой, заставлявшей задуматься: Разбой. Так вот этот Разбой, помимо прочего, отличался весьма крупной и жесткой рысью. А это, прямо скажем, дополнительные трудности. Но успокаивал я себя, потирая определенные места, известным суворовским: «Тяжело в учении — легко в бою…»
Казаки в четырех эскадронах, двух артиллерийских батареях и одной минометной, специальных взводах и подразделениях учились боевому искусству, пока теоретически, и я потихоньку стал присматриваться к тем людям, вместе с которыми в недалеком будущем придется воевать.
Однажды вечером, после наших «манежных» занятий, устроив Разбоя и Тумбу, а Тумбой звали лошадку дяди Коли, в сарае и задав им овса — а я, помимо всего прочего, должен был не только уметь сидеть в седле, но и ухаживать за своей «материальной частью», — придя домой и с аппетитом поужинав, разговорились с дядей Колей.
— Так ты из Оренбурга? Наша дивизия там и формировалась?
— Там. Поэтому я и попал в наш полк. Здесь много моих земляков. Даже если бы военкомат не направил, сам бы попросился.
— А почему именно в эту дивизию? Ну, можно понять кубанцев, донских казаков — у них казачество в крови испокон веку, а в Оренбурге-то какие казаки?
— Ну, во-первых, Урал недалеко. А вы слышали об уральских казаках?
Да кроме всего Прочего, было интересно послужить в такой дивизии, в таком полку, как наш 250-й. Вот что рассказал в тот вечер дядя Коля. — 250-й полк был сформирован впервые в середине 1919 года в Вышнем Волочке. Именовался он тогда 61-м кавполком и вошел в состав 11-й кавалерийской дивизии, которой командовал начдив Морозов. Боевое крещение полк получил осенью 1919 года в боях против Шкуро под Воронежем и Касторной. Полку довелось освобождать Валуйки, Горловку, Таганрог, Ростов, Майкоп. Весной 1920 года полк совершил тысячекилометровый переход на польский фронт и участвовал в освобождении Бердичева, Новоград-Волынского, Ровно, Дубно…
Такова
