Осенью 1985 года довелось мне с еще двумя однополчанами побывать в Волынской области, проехать по местам наших боев в далеком 1944 году. Очень хотелось побывать в деревне Скрегитовке, там, где погиб Дмитрий Зенский.
Киверцовский район. Встретили нас очень тепло, особенно в Киверцовской средней школе. Я был поражен: мало того что школа прекрасная, многим городским могла сто очков вперед дать, в ней был музей боевой славы! Такой музей! И столько там было собрано исторического материала о боях в годы войны за их район, за деревни, о всех воевавших здесь частях, командирах, солдатах… Нашел я запись и о Дмитрии Зенском, о Николае Савгире, санинструкторе его эскадрона.
Удалось попасть и в Скрегитовку. Как изменилась деревня за эти годы, я не мог сказать — не видел я ее, тогда, в 1944-м, обошли мы ее стороной. Но то, что довелось увидеть, нас поразило. Небольшая деревня, именно деревня, а не село, в ней сорок домов, в колхозе коровники. Коров обслуживают десять доярок, и для них рядом, через дорогу, — прекрасная сауна и тут же комната «психологической разгрузки». Мягкая мебель, ковры, финские фотообои на стенах, тихая приятная стереомузыка…
Вспомнился Николай Савгир. В бою за Скрегитовку, на лесном перекрестке, там, где погиб Дмитрий Зенский, очень тяжело был ранен и Савгир. Установить невозможно, кто тогда хоронил убитых, но его «похоронили». На могиле в лесу на дощечке была написана и его фамилия… Но он, «воскресший», через полгода вернулся в полк. В боях под Паниквой в апреле Савгир опять был тяжело ранен в руку. Ампутация. А когда эвакуировали из госпиталя дальше в тыл, на санитарные машины, напали бан-деровцы. Всех раненых перебили. На Савгира послали вторую похоронку. Но и на этот раз случилось чудо. Он остался жив. Оказывается, их машина успела проскочить под огнем бандитов. Нескольких раненых задело, но Савгир уцелел. Вот вам и судьба! Николай Савгир выжил. После войны работал доцентом кафедры философии в Киевском политехническом институте.
В мае — июне полк формировался, отдыхал, готовился к новым боям в большом селе Шепетын, близ Кременца. Погода стояла чудная. Самое настоящее лето! Лето и… молодость. Война идет лютая по нашей земле, да и здесь-то, как оказалось, спать спокойно не придется. Но ведь не все же в западноукраинских селах были националистами. Многие с большой теплотой, сердечностью встречали, знакомились, дружили с нашими казаками.
Жизнь не убить. И чуть отдохнули парни, чуть забылась вчерашняя кровь, и вечерами, ночами из садиков, с завалинок у хат слышался смех, счастливый смех, говорок, заглушаемый поцелуем.
Говорили, что эту песню «Кубанка» сочинил старшина одного из наших эскадронов, ее очень любили и частенько пели на привалах…
А я сам тихонечко напевал на придуманный мотив запомнившиеся мне строки стихотворения, автора которого вспомнить не могу. А вот слова помню до сих пор, хотя и прошло уже более шестидесяти лет:
…В конце мая из госпиталя вернулся в полк Василий Федорович Симбуховский. Впрочем, возвращение это нельзя назвать обычным. Ничего недодумывая и не пытаясь вспомнить подробности, приведу выдержку из его письма супруге:
Надо же было такому случиться! Хорошо, что еще полк был на отдыхе.
Не только с этим, но и с другими письмами и документами командира меня познакомила дочь Василия Федоровича — Инга Васильевна. Она бережно хранит все, что напоминает об отце, его жизни, судьбе. Памятью о деде она воспитывает и двух своих сыновей.
Отдых на войне — понятие относительное. Кроме занятий с пополнением, караульной службы, получения оружия, конского состава, всегда еще куча забот. В полку жил дух соревнования — кто лучше? Это непременный попутчик и в бою, и на отдыхе. А для такого соревнования в коннице широкое поле деятельности.
Вот, к примеру, упряжь. Она изнашивается. Без нее не поедешь, не повезешь. Ответственная вещь. Для упряжи нужна кожа. Где ее брать? Ждать, когда из тылов пришлют? Кожу выделывали сами в тылах дивизии. А кузнецы в эскадронах и батареях сами ковали подковы и подковные гвозди — ухнали. Даже деготь для смазки кож гнать ухитрялись. А сколько вкладывалось уменья, смекалки, когда заканчивалось лето и нужно готовить сани. Санями нас не снабжали. Это не пушки и не танки. Сани делали сами, и не простые, а боевые, особо прочные, с приспособлениями для крепления пулеметов, минометов.
По санным проблемам в полку, да, пожалуй, и во всей дивизии, первенство держала наша минометная батарея Ивана Насонова. Впрочем, не только по саням она была лучшей. Она прекрасно воевала, и об этом уже была речь.
Шепетын запомнился мне не только возвращением Симбуховского, но и наконец-то откровенным разговором с ним. Уже упоминалось, что я никак не мог понять, почему ко мне командир полка относится не так, как к другим офицерам штаба. Тот разговор надолго остался в памяти. Василий Федорович еще не оправился после дорожного происшествия. Болела грудь, и на брови еще сидела внушительная наклейка.
Должен признаться, я полюбил этого человека. Полюбил за бесстрашие, преданность боевым делам, внимательность, требовательность… Да бог знает еще за что. Порой и не скажешь, почему одного человека полюбил, а другого нет. Бывает ведь так. Но тогда меня потянуло к командиру желание выяснить, понять, почему же он относится ко мне подчеркнуто официально, сухо, сдержанно. В чем дело? Неужели виной тому моя должность? Вроде бы ничем иным я ни разу не дал не только ему, но и любому в полку повода к какому-то особому отношению. Все время вместе с полком и в походах, и в боях. Да что, собственно, значит вместе? Полк был моей родной боевой семьей.
Зашел я в сенцы его хаты, постучал в дверь.
— Заходите, не заперто.
Я зашел. Василий Федорович сидел за столом, что-то писал.
— А- а, лейтенант, заходи, заходи, гостем будешь. Помню, я удивился той первой фразе, произнесенной
им с какой-то ранее мне неведомой теплотой в голосе.
— Лебедев, согрей-ка чайку! Или чего-нибудь погорячее, а? Хотя нет, знаю. Вам по службе «горяченького» не положено? Так?
— Да, пожалуй, чайку лучше…
— Чего зашел-то, случилось что?
— Да нет, товарищ майор, просто поговорить хотел.
— Поговорить? Это можно, хотя и осторожно. Но я гляжу, лейтенант, ты — человек! А я, признаться, с давних времен недолюбливал вашего брата. Есть причина.
— Почему же, Василий Федорович? Дело-то не в должности — в человеке…
— Человеке, человеке… Много ты знаешь… Тебе сколько лет-то?
— Двадцать два…
— Вот
