«
Глава 6
О смысле бессмысленного
1. Осмысленное и бессмысленное
И в логике, и в обычной жизни о смысле говорится часто и много, о бессмысленном – только изредка и мимоходом. Однако бессмысленное – это только обратная сторона той самой медали, лицевая сторона которой – имеющее смысл. Обратная, и потому остающаяся обычно в тени, сторона.
Нетрудно проверить, насколько густа эта тень – достаточно попробовать сказать какую-нибудь бессмыслицу. Однако сделать это, оказывается, не так просто. Особенно, если есть намерение найти что-то необычное и интересное. Впрочем, даже в пустом наборе звуков, в каком-нибудь «дыр, бул, щыл, убещур», не имеющем подобия смысла, как будто ощущается интимная связь именно с русским языком. На чем основывается это ощущение, если не на смысле?
Может ли одна бессмыслица быть интереснее другой? Если бессмысленное – это не имеющее смысла и ничего не обозначающее, чем могут бессмыслицы отличаться друг от друга? Только разной последовательностью звуков? Но в таком случае все они лежат в одной плоскости и представляют одинаковый интерес.
И тем не менее кажется очевидным, что одна бессмыслица может быть ближе строю некоторого языка, чем другая, и может быть интереснее и даже в каком-то отношении «содержательнее», чем другая.
В обычном отсутствии интереса к бессмысленному нет ничего странного. Наше мышление всегда направлено на содержание, на поиск и выявление смысла. И этот смысл всегда, или почти всегда, удаётся отыскать. Даже в тех случаях, которые при первом подходе кажутся безнадёжными.
Можно провести такой опыт. Предложите нескольким знакомым выявить смысл утверждения, которое кажется вам явно бессмысленным. Скажем, «Владимир Мономах – это первое нечётное число». Если спрашиваемые не почувствуют подвоха и примут вопрос всерьёз, можно быть почти уверенным, что большинство из них в конце концов найдёт в этом высказывании какой-то скрытый смысл, хотя, естественно, он окажется разным у разных людей.
Смысл обеспечивает связь языка с действительностью, лежащей вне его, и тем самым понимание людьми друг друга. Бессмысленное – это обрыв коммуникации и полное непонимание. Если кто-то говорит, автоматически предполагается, что он намерен что-то сообщить, и даже «тёмные» места его речи воспринимаются как несущие некоторый смысл. Возможно, неудачно выраженный или же неадекватно понятый, но все-таки смысл.
Вступая в контакт и добиваясь понимания, никто не станет употреблять бессмысленные выражения, не несущие никакого содержания.
Одухотворение всего и наполнение его смыслом – это, разумеется, крайность, свидетельствующая о том, что элементы мифологического мышления постоянно присутствуют в нашем сознании.
Другой крайностью является постоянное стремление некоторых философов представить бессмысленное как одну из центральных категорий не только философии, но и всей человеческой жизни. В частности, экзистенциалисты много говорят об ощущении бессмысленности человеческого существования, о «самоотчуждении» человека, уходе его от самого себя, от своей собственной сущности. Уходе настолько радикальном, что ставится под сомнение сама эта сущность. С растущим чувством «бессмысленности бытия» связывается мысль о возрастании роли бессмысленного в общении людей, последовательном вырождении коммуникации и все большем замыкании каждого человека в постоянно сужающемся собственном «я». Представители другого течения современной философии – неопозитивисты относят к бессмысленным все утверждения, не сводимые к тому, что дано непосредственно в чувственном опыте. Бессмысленными при таком подходе оказываются не только общие философские утверждения, но и все человеческие суждения о добре, долге и т.п.
Очевидно, что видеть во всем смысл или, напротив, катастрофически сужать его область и ошибочно и опасно.
Эта «презумпция осмысленности», являющаяся важным условием коммуникации, постоянно вытесняет бессмысленное из сферы внимания и заставляет усматривать некий тайный смысл даже там, где его нет.
Бессмысленное не вызывает интереса ещё и потому, что кажется не только бессодержательным, но и легко распознаваемым, самоочевидным и не составляющим особой проблемы. Ясно, например, что утверждение «Александр Македонский мало чему научился у своего учителя Аристотеля» является осмысленным, хотя, возможно, и не бесспорным. Над ним можно задуматься, поддержать его или, наоборот, опровергнуть. Отождествление же Владимира Мономаха с первым нечётным числом очевидно бессмысленно. О нем вообще нечего сказать, настолько оно пусто.
Всегда кажется, что имеющихся у нас интуитивных представлений о бессмысленном вполне достаточно для обнаружения и опознания даже самых тонких и завуалированных его разновидностей. Эта уверенность не всегда, однако, оправдана. Грань между осмысленным и бессмысленным иногда настолько зыбкая и неопределённая, что прошлый опыт распознавания бессмысленного оказывается не в состоянии помочь нам.
Ещё одно распространённое, но нуждающееся в уточнении мнение о бессмысленном – это то, что оно является чем-то случайным и редким. В языке, да и не только в нем, все кажется пронизанным и наполненным глубоким смыслом и нужно только уметь открыть его. Даже неживая природа представляется иногда как бы одухотворённой и что-то говорящей на своём, непонятном непосвящённым языке.
Бессмысленное, конечно, существует, но в своей ограниченной сфере. Помимо непонимания лишь как недопонимания людьми друг друга имеются также случаи абсолютного или близкого к нему непонимания, обусловленные отсутствием смысла как реальной основы понимания. Если бессмысленное истолковать достаточно широко, учесть разнородность и неопределённость его области, простирающейся от обычных «ерунды», «чепухи», «нелепости» и «чуши» до экзотичных «нонсенса» и «абракадабры», задуматься над многообразием тех функций, какие оно способно выполнять в языковом общении людей, то можно даже сказать, что бессмысленное не является такой уж крайней редкостью
Иногда сам смысл рядится в одежду бессмысленного. Козьма Прутков рассказывает, например, о случае, когда некий хитрый человек в ответ на настойчивое требование двух его друзей сказать, кто из них ближе ему, промолвил, посмотрев на стену: «Мне нравятся обои». Скорее всего, он имел в виду не столько обои на стене, сколько «обои» как неправильную форму «оба». Но если даже речь действительно шла об обоях, то и здесь ответ, несмотря на кажущееся отсутствие связи с поставленным вопросом, не был бессмысленным. Спрашиваемый вообще мог сказать что-то вроде: «Крекс, фекс, пекс». И этот уход от ответа был бы хотя и менее дипломатичным, но все-таки ответом, и притом в основе своей почти равнозначным тому, какой был дан.
