Вероятно, сниженность лексики в торжественном монологе нужна была и для того, чтобы он не звучал риторично: слова высокого ряда в сочетании с пафосным строением фраз могли бы показаться неестественными в размышлениях мальчика.
Рассуждение об оружии контрастно выделено из окружающего его текста — этим подчёркнуто его самостоятельное, «отдельное» от сюжета значение. Оно вторгается в рассказ, насыщенный событиями, создает как бы затяжную паузу в быстром движении сюжета и резко отличается от окружающего его текста ритмическим строем. Одна фраза, как бы промежуточная, определяет переход от рассуждения к дальнейшему развитию сюжета: «Кошкой отпрыгнул я к террасе и бесшумно повернул ключ, потому что по лестнице кто-то поднимался». Переход определяется вторжением неожиданного сравнения («кошкой отпрыгнул я») в «деловую» фразу, описывающую действие. Сравнение несколько патетично, резко выделено из окружающего текста благодаря применению редкого, в обычной речи не встречающегося оборота (творительный сравнения) и этой патетичностью связано с предшествующим рассуждением об оружии. Но оно в то же время начинает «деловое» описание длинного ряда действий, в котором уже совершенно не встречаются ни метафоры, ни сравнения, и тем самым служит переходом.
В чём же контрастное отличие «сюжетного» текста от монолога об оружии? Вот два абзаца, написанные в том же стилистическом ключе, что и вся главка, кроме вклиненного в неё монолога.
«Потом старуха примерила белую кепку. Пошарила у дяди в карманах. Достала целую пригоршню мелочи. Отобрала одну монетку — я не разглядел, не то гривенник, не то две копейки, — спрятала себе в карман. Прислушалась. Взяла портфель. Порылась, вытянула одну красную мужскую подвязку старика Якова. Подержала её, подумала и сунула в карман тоже. Затем она положила портфель на место и лёгкой, пританцовывающей походкой вышла из комнаты.
Мгновенно вслед за ней очутился я в комнате. Вытянул портфель, выдернул браунинг и спрятал в карман. Сунул за пазуху и оставшуюся красную подвязку. Бросил на кровать дядины штаны с отрезанными пуговицами. Подвинул на край стола стакан с цветами, сиял подушку, пролил одеколон на салфетку и соскользнул через окно в сад».
Особенность изложения здесь в том, что дано чисто зрительное, как бы наблюдаемое извне, описание действий, даже не действий, а только движений в их строгой последовательности. Это словно отрывок из кадрованного киносценария. Короткие, отрывочные фразы, почти без придаточных предложений и с одним подлежащим на несколько фраз («старуха» — в первом абзаце, «я» — во втором). Весь текст совершенно «деловой» — движения и вещи, больше нет ничего. Деловой характер носят и определения — они только уточняют описание предметов («белая кепка», «красная подвязка» и т. п.). Лексический состав очень обыден — нет ни одного слова, выходящего за пределы обиходного языка. Большая часть фраз состоит только из одной синтагмы, иначе говоря, внутри фразы нет пауз. А в тех случаях, когда синтагм несколько, каждая из них без ущерба для смысла сообщения может быть отделена от соседней не запятой, а точкой. Так, смысл группы фраз — «Прислушалась. Взяла портфель. Порылась, вытянула одну красную мужскую подвязку старика Якова» — не изменился бы, если заменить точки запятыми, а запятую точкой. Напрашивается вывод, что расстановка знаков препинания имеет здесь главным образом ритмическое значение. Она усиливает стремительность повествования, придает ему напряжённо-отрывочный «стаккатный» характер.
Всё это определяет ритмический контраст с монологом об оружии, в котором каждая фраза состоит из нескольких синтагм, что в сочетании с другими стилистическими элементами, о которых шла речь, и создает впечатление плавности, торжественного раздумья, противопоставленного напряжённой отрывочности, быстрому темпу изложения сюжетных событий.
Стремительность сюжетного повествования оттенена ритмически своего рода передышками — более плавными фразами. Это достигается тем, что иногда несколько действий (или движений) даны перечислением, объединены в одну фразу. Особенно плавны последние фразы абзацев. В заключительной фразе второго абзаца — четыре действия, а первого — два.
Но в первом абзаце плавность заключения ещё усиливается тем, что здесь единственный раз дана характеристика действия и к тому же тут шесть неударных слогов подряд («пританцовывающей походкой»), что и придаёт фразе плавность.
В репликах Владика из «Военной тайны» (цитированный разговор с Толей о будущей войне) своеобразно сочетаются оба ритмических типа, о которых шла сейчас речь: стремительность действий (воображаемых Владиком) и приподнятость эмоционального строя.
«А что, Толька, // если бы налетели аэропланы, // надвинулись танки, // орудия, // собрались бы белые со всего света // и разбили бы они Красную Армию // и поставили бы они всё по-старому?»
В этой фразе нагнетаются глаголы (налетели, надвинулись, собрались, разбили, поставили — пять действий в одной фразе!). Фраза содержит очень большое количество синтагм (восемь!). В соответствии с этим в ней много пауз, и притом длительных. Обусловлена их длительность тем, что фраза построена на параллелизме составляющих её синтагм (налетели аэропланы, надвинулись танки и т. д.).
Перечисление действий, в отличие от примера, приведённого из «Судьбы барабанщика», здесь не стремительно, а замедленно. Потому оно почти так же патетично, как тирада Серёжи об оружии.
Ритмическое движение «Голубой чашки» сильно отличается от тех типов ритма, которые мы наметили в «Судьбе барабанщика» и в «Военной тайне». Это естественно — ритм находится в прямом соответствии с идеей и сюжетом произведения, с его эмоциональным строем.
На первой странице «Голубой чашки» рассказано о множестве действий, как и в цитированных отрывках из «Судьбы барабанщика» и «Военной тайны». Но характер действий и манера их изложения совершенно иные.
В «Судьбе барабанщика» и в «Военной тайне» — стремительное нагнетание волнующих событий, приближающих к драматической развязке и всё время повышающих напряжение рассказа. А в «Голубой чашке» речь идёт о «пустяках» — отец с дочкой подметают двор, чинят забор, мастерят вертушку.
Гайдар здесь не избегает, как в цитированном отрывке «Судьбы барабанщика», эмоциональных характеристик действия («мы… с
В сущности, это обычный темп сказок, и он органически связан с другими элементами повествования, как бы намекающими на его сказочный характер. Иногда появляются характерные для сказок фразеологизмы, например «уйдем из этого дома
Интересно, что все постоянные, определяющие творчество Гайдара мотивы присутствуют в «Голубой чашке» — военная тема (манёвры, самолёт, промчавшийся, как буря, воспоминания о гражданской войне), будничная работа советских людей («из чёрных глубоких ям тащат люди белый как сахар камень… Навалили уже целую гору»), этическая тема («фашист» Санька, обозвавший Берту жидовкой и под влиянием Пашки, сторожа, Светланы и её отца осознавший подлость своего поступка), колхозный труд, ребячьи игры, лирические пейзажи…
Но все эти мотивы находятся как бы в перевёрнутом по сравнению с повестями соотношении. Акцентированы тихая жизнь, мирный, спокойный труд и отдых, лирический пейзаж, а борьба, военная опасность, нечистые помыслы и поступки проходят приглушённо, далёкими, смягчёнными расстоянием отзвуками. Воспоминания о гражданской войне носят не боевой и драматический, а лирический характер.
