показалось, будто я ошибся дверью и попал в чужой номер. Но через мгновение Лукомский овладел собой и начал с обычных шуток:
– Ого, целая делегация! Чем обязан такой чести?
– Как всегда, – ответил я, – пришли по делу. И наш общий знакомый – Сеня Рыбакин, тоже по делу.
Тут Лукомский заметил Рыбакина и кинулся к нему:
– Привет, Семен! Не узнал тебя. Как ты изменился!
Рыбакин обнял Лукомского, а потом сказал:
– Время всех старит. Я тоже по делу. Тебе пакет. – Он протянул Петру Ильичу запечатанный сургучом конверт.
Лукомский взял письмо, отложил, а потом сказал:
– Присаживайтесь, ребята. Только угощать вас нечем. Завтра выезжаю на фронт.
– Да мы и не думаем об угощении, – запротестовал Семен.
– Впрочем, – заулыбался Петр Ильич, довольный, что нежданные гости стряхнули его озабоченность, – хлеб и чай могу предложить от чистого сердца.
– Нам не до чая. Рюрик хочет с тобой поговорить. Если разговор секретный, – обратился ко мне Семен, – я подожду около лифта.
– Нет, – ответил я, – никаких секретов. Лифт можно отставить.
В это время в дверь постучали.
– Должно быть, член вашей делегации. Войдите! – сказал Лукомский.
Едва приоткрылась дверь, как Петр Ильич воскликнул:
– Прозевал Дашу. Она уехала вчера ночью. Наказала сделать тебе выговор, Андрей! Где ты пропадал?
Андрей Луговинов, не ожидавший встретить незнакомую компанию, немного растерялся и в первую минуту не смог ничего ответить, но, оправдываясь, сделал общий поклон и сказал:
– На вокзале задержался. Уезжала моя землячка, я дал ей письмо для матери, написал, что приеду потом, оформил перевод на другой фронт и завтра направляюсь туда.
– Тогда выговор снимается. Матери надо сообщать в первую очередь.
– Поезд здорово опоздал. Проторчали ночь на вокзале, только сейчас впихнул ее в вагон и не уходил, пока поезд не скрылся. А то бывает – двинется, паровоз потом начинает фыркать и отбрыкиваться, словно необъезженная лошадь.
– Бывает, все бывает, – засмеялся Лукомский. – Ну, знакомьтесь, кто с кем незнаком.
Взглянув на Андрея, я почувствовал – парень дельный. Мне нравились его серьезные глаза и отсутствие улыбки, с которой я почти не расставался.
Лукомский подошел ко мне и отвел к окну. Потрогав бархатную портьеру, сказал:
– Любили бархат баре. – И после небольшой паузы: – Завидую вам.
Я посмотрел на него удивленно.
– Вы видели Ленина, слышали его. Вчера перечитал ваши статьи в «Известиях». Корреспондент. Это слово я знал, когда еще был слесарем на заводе в Харькове. Корреспондент на таком съезде – это значит первым слышать то, о чем потом пишут в газетах, и своими глазами видеть, что другие никогда не видели и не увидят. Вот почему я вам завидую.
Я был поражен. Казалось, что Лукомский читает в моей душе то, что я переживал, когда слушал Владимира Ильича. И я вдруг выпалил:
– Хочу на фронт.
Лукомский все понял. Он крепко сжал мою руку и ответил:
– Будет сделано. – С этими словами вынул из кармана блокнот, написал несколько слов. – Ответ получишь через несколько дней…
К нам подошел Рыбакин.
– Что за конспирация? – спросил он.
– Это не конспирация, – засмеялся Лукомский, – Это переход от слов к делу.
Семен обо всем догадался и с нескрываемой грустью произнес:
– Но этот переход много трудней, чем через Альпы.
– Как для кого, – улыбнулся Петр.
После этого я начал прощаться с Петром Ильичом, который доставил мне большую радость своим приездом и помощью. Поднялся и Сеня Рыбакин.
Андрей Луговинов вызвался проводить нас до вестибюля.
Лукомский обнял меня и сказал полушутя-полусерьезно:
– Я рад, что ты с нами. Иначе не должно быть. Ты сам знаешь.
Когда мы вышли из номера, Андрей сказал:
