Записка
Выйдя из кафе, мы разошлись в разные стороны. Я, Андрей и адъютант повернули налево, чтобы дойти до здания бывшего Дворянского собрания, пересечь улицу и идти в «Метрополь», а графиня де Гурно свернула направо. Прощаясь с нами, незаметно перекрестила нас и тихо произнесла: «Бог благословит вас».
– Странная женщина, – сказал Андрей, когда мы остались одни.
– Таких сейчас много, – проговорил я задумчиво.
Несколько минут шли молча.
– А зачем я нужен Лукомскому? – нарушил молчание Андрей.
Адъютант засмеялся.
– Ни за чем. Он предвидел, что ты можешь задержаться в этом логове, и послал меня на выручку.
– Понимаешь какое дело. Боюсь, что завтра до отъезда я не успею, вот если бы сейчас… Это не займет больше часа, – обратился ко мне Андрей.
– Тебе надо куда-нибудь зайти?
– Вернее, забежать на минутку и сейчас же обратно.
– Ты сейчас к Лукомскому или к себе?
– Загляну на минутку, а потом в гостиницу.
– Тогда до встречи.
Мы простились. Андрей и адъютант зашагали в сторону Мясницкой улицы, а я вернулся в «Метрополь».
Прежде чем заглянуть к Лукомскому, решил ознакомиться с запиской Дины. Усевшись в широкое кожаное кресло, ручки которого были изрезаны перочинным ножом, при тусклом свете лампочки начал читать записку, написанную нервным, но вполне разборчивым почерком:
«Тов. Ивнев! Вас, конечно, удивит моя записка. Но то, что я решилась вам написать, меня удивляет еще больше. Вот вам точный адрес дома и квартиры, в которой каждый вторник от 7 до 10 часов вечера собираются члены вербовочной комиссии по набору бывших офицеров и юнкеров для отправки к Каледину, Дутову, Скопадскому. Я ношу громкую аристократическую фамилию, но по рождению – русская крестьянка Матрена Никифорова… Не хочу, чтобы напрасно гибли русские юноши, сбитые с толку людьми, забывшими, что они русские. Почему я сообщаю это вам, а не тем, кто специально этим занимается? Если когда-нибудь нам еще суждено встретиться, я объясню, а пока прошу поверить, что пишу сущую правду, и не из мести к кому-то, а по глубокому убеждению».
Меня записка взволновала. Чувствовалось, что это не мистификация. Когда я принес ее Лукомскому, он не выказал удивления, поднял трубку и позвонил Ивану Ксенофонтовичу Ксенофонтову, которого знал лично. Через пять минут к нам приехал сотрудник ВЧК и взял ее.
– Чем вы объясняете ее действия? – спросил я, когда сотрудник удалился.
– Трудно сказать, – ответил Лукомский, расхаживая по комнате. – В старину говорилось: «Чужая душа – потемки». Но это чепуха. Потемки для слепых, а теперь почти все прозрели. Ты ее хорошо знаешь и лучше объяснишь мотивы, которыми она руководствовалась.
– Меня удивляет, что она дала записку мне, поэту, человеку, которого она знает все-таки недостаточно хорошо.
– Видишь ли, Рюрик, часто бывает, что человек под тем или иным впечатлением рассказывает первому встречному то, что никогда не открыл бы самым близким. Ты своей порядочностью вызвал ее доверие. И это хорошо.
Я промолчал, но через некоторое время спросил:
– А имеем ли мы право нарушать тайну, которую мне доверила женщина?
– Она для того и написала, чтобы ты что-то сделал, – ответил Лукомский после некоторого раздумья. – И давай об этом говорить не будем. Иван Ксенофонтович разберется лучше нас.
Проводы
Казалось, рельсы всех железных дорог Москвы собрались на Курском вокзале, чтобы переплестись и запутать все железнодорожные пути. Стенды с графиками расписания поездов, испещренные бумажными наклейками, от которых рябило в глазах, были похожи на щиты с иероглифами.
Чем больше я рассматривал железнодорожников, мелькавших в густой толпе пассажиров, как изюминки в тесте, тем меньше понимал, на какой же платформе должен стоять поезд 3776. Один привлек мое внимание огромной красной повязкой на рукаве, напоминающей мохнатое полотенце. Я обратился к нему, но оказалось, что он сам ищет поезд и никак не может определить его местонахождение, так как не знает номера. Заметив, что я таращу глаза на повязку, он улыбнулся и добродушно сознался, что нацепил ее в расчете на то, что обретет вес в глазах должностных лиц, но попал в более затруднительное положение, ибо те, кто должен знать о поезде, сами ничего не знают и не обращают на него внимания, а публика пристает с расспросами, принимая за дежурного по вокзалу.
– Тогда снимите эту дурацкую повязку, – посоветовал я.
– Уж теперь все равно, – безнадежно махнул он рукой и нырнул в толпу.
Как это нелепо, подумалось мне, – быть на вокзале и не найти поезда Лукомского. Узнав об этом, он будет хохотать. Надо было с утра прийти в «Метрополь» и вместе ехать.
Неожиданно услышал голос Андрея:
– Рюрик Александрович, кого вы ищете?
