У каждой иконы есть свое настроение. Древняя Толгская полна любви и кротости, она как бы обнимает человека своей благодатью — подобно тому, как Пресвятая Мать обнимает руками Богомладенца.
Восхищенный исцелением, царь преподнес иконе жемчужные ризы. В гораздо лучшем настроении возвращался он на Москву и по дороге вознамерился посетить город Новгород — как и было затеяно в самом начале.
Уже на подъездах к господину Великому Новгороду подъехал к царю молодой всадник, почти мальчик. Царь видел издалека, как несется он на лошади, припадая к гриве, — в белом, небольшой и хрупкий. Затем его остановили раз, другой… И всякий раз он что-то произносил, и после этого его пропускали.
— Послание! Письмо государю! — донесся до Иоанна ломкий голос.
Мальчика до царя не допустили, письмо забрал один из приближенных и с ним двинулся к Иоанну. Мальчишка остановился чуть в стороне, пропуская мимо себя царский поезд и глядя — подадут ли послание государю или же бросят в пыль.
Лавр все рассчитал правильно: царь молод и любопытен; осторожность заставит его не подпускать к себе незнакомого человека, но та же осторожность подтолкнет к тому, чтобы непременно ознакомиться с посланием, даже если оно никем не подписано.
Иона кусал губы в волнении. Дух захватывало — от страха и восторга. Сам царь!
Вот Иоанн протянул руку, и ему вложили листок. Вот развернул, поднес к глазам… Передал какому-то дьяку. Дьяк начал читать… Слава Богу! Сдвинулись брови грозного царя, сжались губы. Тряхнул головой. Что-то промолвил… И дальше поехал царский поезд. Иона развернул коня и что было силы поскакал прочь. За ним не гнались, хотя поначалу царь и думал подозвать посланца к себе и допросить как следует.
Но унижать себя погоней за каким-то мальчишкой, который развозит странные подметные письма, государь не стал. Сделал вид, что ничего и не было. Однако само письмо забрал у дьяка и сунул в рукав.
— Доставил! — задыхаясь, выговорил Иона, врываясь на двор Флорова дома.
Домочадцы выбежали ему навстречу. Скоро все разрешится и закончится, скоро! От нетерпения Севастьян был бледен и даже приплясывал на месте.
— Он точно прочел? — допытывался Севастьян у своего крестника. — Ты видел? Не выдумываешь, Иона? Он в руки брал? А что сказал?
— Да не слыхать было, — с досадой отвечал Иона и перевел дух. — Ух, страху натерпелся! Сам царь!
— Какой он? — спросила Гвэрлум.
Иона махнул рукой.
— Да не разглядел я! Все так и сверкает, так и переливается каменьями… Ох! Дай мне воды, Наташенька!
Гвэрлум фыркнула, однако воды в ковше посланнику подала. Заслужил. Подвиг совершил — к самому Ивану Грозному с анонимкой подобрался. Не зря его Флор в белые одежды наряжал. Между прочим, в этих одеждах и сама Наталья ходила, когда рындой переодевалась и мальчика из себя изображала. Так что Ионе — водицы из белых ручек черного эльфа. Пей, Ионушка.
И еще ревниво приметила, что водой на белую курточку капнул. Как бы пятнышко не осталось, атлас- то тонкий…
С лестницы спустился беспамятный Пафнутий. Был он одет красиво и чисто, по уговоренному, и фиал, который Туренина дала своему слуге, находился при нем.
Только теперь плескала в том фиале не отрава смертельная, от которой человек сперва видит дьявола, а после погибает отвратительной, позорной смертью от собственной руки, но чистая вода.
Лавр несколько дней промывал сосуд в протоке, прежде чем решился на подобную подмену.
Конечно, бес, сидящий в Пафнутии, никуда не исчез. Затаился на время. И все домочадцы флоровы помнили о его существовании и сторонились Пафнутия, как будто боялись подцепить от него какую-то крайне опасную заразу.
— Все помнишь? — спросил его Флор, стараясь хотя бы внешне не выдать своего отношения к «блаженному» (а на деле — бесноватому).
Пафнутий торопливо кивнул. Харузин, наблюдавший за ним со стороны, поморщился: эти рваные движения, резкие, как будто кукольные, выдавали в Пафнутии давнего наркомана. Трудно будет ему отойти от этого порока в стране, где нет химических препаратов и стационаров… С другой стороны, нет в этой России и дружков-нарков, всегда готовых вернуть приятеля на иглу, с которой тот соскочил «по неразумию» и «поддавшись предкам».
Доверять Пафнутию, конечно, не приходилось. Наркоман — человек зависимый, он даже восстание рабов поднять не в состоянии. Покажет ему Туренина заветное зельице — и все, готов парень, мать родную продаст. Одна надежда — времени на предательство у бедняги не будет. Его дело маленькое: плеснуть из фиала в чашу и поднести государю.
Провожаемый, будто на эшафот, Пафнутий покинул дом Флора и направился в сторону Юрьева монастыря.
Рядом, на берегу Волхова, были уже установлены длинные столы. Высоко видно с холма — как расстилается во все стороны бескрайняя северная Русь, с ее синими лесами и голубыми реками, а в лесах ходит зверь, а в водах плывет рыбица… Синее небо лежало над головами, точно свод, кое-где лишь тронутый росписью облаков.
Белая ткань, которой обнесли пиршественное место, чуть шевелилась на ветру.
Слуги уже суетились, расставляя посуду и таская большие котлы и бочки. На скамьи укладывались подушки. Самому царю, памятуя о недавней его болезни, подстелили ковры под ноги, дабы не тянуло холодком от сырой земли.
Постепенно пирующие начали заполнять скамьи. Несколько бояр успели поссориться из-за места — кому по древности рода положено сидеть ближе к государю.
Вольные новгородцы поглядывали на такое нестроение со скрытой усмешкой: в господине Великом Новгороде каждый помнил о своем происхождении, но не делал из этого повод для драки в высочайшем присутствии!
Наконец явился и сам государь. Выглядел он хмуро и то и дело обводил присутствующих глазами. Засуетились слуги, затрубили трубы, слышно было, как в монастыре ударил колокол. Начали вносить большие блюда — кабанов и фазанов, молочных поросят и самые различные сорта рыбы, приготовленные наилучшим образом.
Правду сказать, каждое блюдо представляло собой настоящее произведение искусства — перья, фрукты, зелень украшали мясо и рыбу. Позволив присутствующим полюбоваться и насытить взор красотой, слуги принялись крушить ими же созданные шедевры, и настало время насыщения утроб.
Замечено было, что государь все хмурится и как будто ожидает чего-то. Однако никто не осмеливался задать вопрос — чего именно. Иные вообще не обращали внимания на царя и полностью посвятили себя роскошной трапезе. Новгородцы, следует отдать им должное, постарались на славу!
Вином на этом пиру не упивались — многие бояре были с супругами. Среди пирующих выделялась своей пышной, былинной красотой вдова Авдотья Туренина. Ради заслуг ее покойного супруга царь велел всячески привечать Туренину, и она сияла рядом с одним из самых знатных людей царства, Артемием Старицким, родичем самого царя.
То и дело царь встречался с ней глазами. Туренина всякий раз задерживала взгляд, и государю припоминалось, как, выбирая невесту, видел эту женщину, тогда еще совсем молодую, но не на ней остановил свой выбор… Может быть, она до сих пор его любит? Царь не сомневался в том, что для женщины невозможно не полюбить его.
Но подметное письмо не шло у него из головы. Кто был тот посланец, мальчишка? Как он тревожился — прочитает ли царь… Чей он, этот паренек? И неужели правда — то, что сказано в письме? От одной только мысли об этом вся кровь бросалась Иоанну в голову. Он ел и пил рассеянно, ожидая — случится ли то, о чем предсказывал ему неизвестный доброжелатель.
Пир уже почти совсем подходил к концу, когда рядом с Иоанном появился еще один слуга. В руках он
