благодарность к его умершему последнему «падроне». Но не слишком сожалел о его кончине – он был уже давно готов к ней. И еще он испытывал невероятное чувство радости от достигнутого величия, прибавившегося к его солидному состоянию. Как замечал д'Артаньян, «его состояние было столь колоссально, что богатства многих государей никогда даже и не приближались к нему; также никогда не существовало человека, кто бы так кичился тем постом, куда был помещен. Однако достойно удивления, как он мог сопротивляться огромному числу врагов и завистников, каких он немедленно нажил своим высокомерным поведением; но еще более удивительно… как народ, всегда любивший свободу так, как наш, мог терпеть, оказавшись жертвой его скупости».
Да, с тех пор как Джулио начал наживать состояние во Франции, он стал казаться невероятно скупым. А ведь ему только стукнуло сорок. Он был еще довольно молод, красив и любим прекрасной и величественной женщиной, а главное – обладал огромной властью.
Мазарини был очень горд всем, чего он достиг. Но он был также весьма проницателен, за плечами у него была уже до краев наполненная событиями жизнь, в которой он прекрасно разбирался. Новоиспеченный министр понимал, что его положение сейчас шатко, как и его состояние – деньги ведь имеют привычку течь сквозь пальцы. «Если я стану богатым и значительным человеком здесь, во Франции, и даже более того, я буду очень ценить это», – говорил он в свое время Шавиньи. И еще Мазарини видел, какое тяжелое наследство оставил ему покойный кардинал.
Между тем здоровье короля ухудшалось. В воздухе носились слухи, что предвиделись широкие гонения на родственников и ставленников кардинала Ришелье независимо от того, кому достанется регентство. Людовик XIII выпустил на свободу целый ряд заключенных, которых в свое время Ришелье приказал арестовать как врагов государства. Среди них были прекрасный дипломат маршал де Бассомпьер и граф де Кармен. Они сидели в Бастилии уже десять лет и вряд ли бы увидели свет, если бы Ришелье не умер. Некоторые оппозиционеры осмеливались возвращаться из заграничной ссылки. А те, кто еще испытывал страх, как госпожа де Шеврез, только подбирались поближе к Франции. Герцогиня уже выехала из Англии и поселилась в Брюсселе.
Все дела в королевстве между кончинами Ришелье и короля вершились Мазарини, Шавиньи и Нуайе, с которыми Джулио обходился пока крайне осторожно, ибо они тоже являлись ставленниками умершего кардинала. К тому же Шавиньи был сыном сюринтенданта финансов при Людовике XIII Клода де Бутилье. Любые перемены могли быть чреваты для всех троих опасностями, вплоть до ссылки или физического уничтожения. И каждый из этих троих стремился обезопасить себя от них.
Нуайе, например, внушал королеве мысль склонить находившегося на смертном одре супруга с помощью его духовника к утверждению ее единоличной регентшей. Мазарини и Шавиньи, не исключавшие внезапного выздоровления короля, приняли меры иного рода. Они предложили Людовику XIII подписать декларацию, согласно которой при королеве учреждался Непременный совет в целях ограничения ее власти регентши и недопущения к государственным делам подозрительных лиц. Какая осторожность! Король, тоже надеясь на свое выздоровление, не хотел давать на это согласия. Он по-прежнему считал свою жену шпионкой и подозревал ее в связях с герцогиней де Шеврез, а через последнюю – с испанцами. Но на сей раз Людовик ошибался.
Надо заметить, что предложение Мазарини и Шавиньи шло вразрез с интересами королевы и было выдвинуто без ее ведома. Анна, узнав об этом, могла страшно разозлиться. Но у Джулио и государственного секретаря были различные позиции.
Анна Австрийская была сильно раздражена против тех, кто в свое время помогал Ришелье ее преследовать, и среди этих людей был Шавиньи. Тот безуспешно старался добиться после смерти кардинала ее расположения. Хитрый Мазарини не упускал случая подставить Шавиньи. Мало того, что государственный секретарь мог стать его политическим соперником. Джулио его не любил потому, что Шавиньи фактически был единственным человеком, предоставившим ему помощь, видевшим его в нужде и знавшим почти все его недостатки. Мазарини не мог выносить одного вида Шавиньи, после того как достиг благополучия, но долго и тщательно скрывал это под маской благодарности. Лишь впоследствии, уже став первым министром при Анне Австрийской и основательно укрепившись, он лишит его должности государственного секретаря под тем предлогом, что кардинал Ришелье назначил Шавиньи лишь после того, как несправедливо лишил этого поста графа де Бриенна.
Сам-то Джулио чувствовал – в этом он имел возможность убедиться, – что королева слишком широко распахнула перед ним душу и любит его. В это время последнее обстоятельство было уже несомненным фактом.
Никто до сих пор не располагает точными данными, когда конкретно Анна Австрийская стала возлюбленной Мазарини. Ряд историков предполагают, что это произошло еще в 1640 или 1641 году во время заговора Сен-Мара. Другие – после того, как королева стала регентшей: тогда же Мазарини и Анна якобы вступили в тайный брак. Об этом есть сведения в мемуарной литературе. А вот вездесущий д'Артаньян, наоборот, полагал, что у королевы с кардиналом кроме добрых взаимоотношений ничего не было: «…не было ничего такого, на что бы он не пошел, лишь бы завоевать расположение особ, близких к королеве, он даже притворился влюбленным в одну из ее камеристок по имени Бове… находившуюся в самых лучших отношениях с ней. Бове, настолько любившая всякую лесть… сделала подле своей государыни все, что он хотел. Она молила ее не только устранить Шавиньи, но еще и содержать в секрете все обещания, данные ей кардиналом Мазарини».
Джулио действительно одно время притворялся влюбленным в хорошенькую и распутную Бове, но только чтобы возбудить ревность Анны и заставить ее простить ему все то, что, по его мнению, могло ей не понравиться. Несомненно, Мазарини и королева уже давно любили друг друга, независимо от того, когда они реально вступили в любовную связь. Дневников, где бы Джулио описывал свои чувства к Анне, он не оставил. Сохранилась только его переписка. В письме герцогу Пармскому в декабре 1642 года Мазарини бросает такую фразу: «Сейчас я летаю, как на крыльях. И виновата в этом прекраснейшая из женщин».
Джулио Мазарини был не только исключительно ловок и прозорлив, но также, несмотря на свой сан и пост, бесконечно услужлив. Он постоянно заверял Анну в своей любви и преданности, что чрезвычайно нравилось королеве. Подобно многим женщинам, она любила не только слепое подчинение, но еще и лесть.
Поэтому вышло так, что у Мазарини оказалось достаточно времени, чтобы оправдаться перед ней как при посредстве друзей, которых он уже сумел приобрести, так и во время тайных бесед. Об этих встречах Анна не ставила в известность даже своих давних приверженцев. Оскорбительную для нее декларацию Джулио изобразил как важную услугу и единственное средство, способное склонить короля согласиться предоставить ей регентство. Он также постарался убедить королеву в том, что, в сущности, ей должно быть безразлично, на каких условиях оно ей достанется, лишь бы это было с согласия короля. В будущем она не ощутит недостатка в способах упрочить свою власть и править единолично.
Болезнь Людовика XIII настолько усилилась, что его выздоровление уже никому не казалось возможным. Д'Артаньян, находившийся при его особе, так описывал своего монарха: «Его тело не было больше ничем иным, как настоящим скелетом, и хотя ему шел всего лишь сорок пятый год, он был доведен до такого беспомощного состояния, что истинный король, каким он и был, желал бы смерти всякий день, если бы это не было запрещено ему, как христианину».
Все произошло согласно плану Мазарини. Король мучился, а кардинал смелее прежнего предлагал принять его декларацию, чтобы лучше всего обеспечить спокойствие государства. «Ваше Величество всегда знали, кому надо доверяться», – непрерывно заверял его первый министр. Король, лишь бы избавиться от всего земного, так мучившего его, наконец решился согласиться с навязываемым ему документом. Он лишь повелел добавить особый пункт, воспрещавший герцогине де Шеврез возвращаться во Францию. Не все зависело от одной доброй воли и завещания Людовика XIII. Длительное угасание короля умножило тайные происки тех, кто желал упрочить свое положение и власть.
Под конец жизни Людовик XIII уже плохо воспринимал реальный мир. Он день за днем давал свое согласие на возвращение в Париж бывших оппозиционеров: герцога Вандома с сыновьями, герцогов Эльбефа и Бельгарда, графа де Шатонефа и многих других. Вскоре весь двор заполнился теми, кто пострадал при кардинале Ришелье. Каждый из них верил, что займет достойное место при королеве после смерти супруга. Ведь она должна и в счастливые времена сохранить к ним те же чувства, что и в дни злоключений.
