диктовать, как это было раньше, свою волю в королевстве, используя Генеральные штаты. Вторые стремились к утверждению прочных позиций суверенных судов и парламентов в системе государственной власти. Сейчас аристократия особенно настойчиво требовала созыва Генеральных штатов.
15 марта лозунг созыва Генеральных штатов поддержала Ассамблея французской церкви, раздраженная требованиями парламента об исключении из Королевского совета кардиналов. Духовенство обвиняло парламентариев в том, что они, сделав сами себя высшим сословием, разрушают традиционный трехсословный строй. Особенно здесь постарался Поль де Гонди, уже успевший позаботиться о своих интересах в Риме. Он добивался кардинальской мантии, и дело было уже на мази.
Гонди получил аудиенцию у папы Иннокентия, который затаил против Мазарини неприязнь со времени убийства одного из своих племянников. Римский понтифик подозревал в первом министре Франции соумышленника врага нынешнего папы кардинала Антонио Барберини. Иннокентий немало тогда порассказал Гонди о жизни Мазарини в Риме. Папа прямо обвинил последнего в предательстве, когда Джулио служил у папского нунция Панцироли, имевшего чрезвычайные полномочия при заключении мира в Италии. Тогда Мазарини был уличен в том, что докладывал о содержании его депеш правителю Милана. Теперь Панцироли являлся кардиналом и государственным секретарем Папской области и немало посодействовал Гонди в получении кардинальской шляпы. Естественно, коадъютор всеми силами поддерживал интересы духовенства.
В ответ на требование аристократии и духовенства Парижский парламент принял постановление о роспуске дворянских ассамблей и мобилизовал королевскую милицию. Конфликт грозил вылиться в вооруженное столкновение. Лишь вмешательство герцога Орлеанского предотвратило его. Идея немедленного созыва Генеральных штатов провалилась.
Руководимая из-за границы кардиналом Анна Австрийская умело использовала раздоры среди противников. Королева в принципе согласилась с созывом Генеральных штатов, но их открытие было назначено на 8 сентября 1651 года, то есть вскоре после достижения Людовиком совершеннолетия. День рождения короля приходился на 5 сентября, французские монархи в то время считались совершеннолетними с тринадцати лет. Обещание Анны Австрийской было равносильно отказу, поскольку совершеннолетний Людовик мог отменить все решения, принятые в годы регентства. После этого дворянам в конце марта пришлось разойтись под угрозой разгона их ассамблеи вооруженной силой. Ассамблея церкви также смирилась с поражением и вскоре самораспустилась.
«Мне крупно повезет, если среди всех этих интриг и предательств я не сойду с ума… Я теряюсь среди бесконечного числа лиц, ведущих переговоры», – писал Джулио королеве из-за границы в том же марте 1651 года. В письме прорывались ноты усталости. Но иного выхода не было. Отказаться от борьбы кардинал не мог: вне политики, вне наслаждения властью и вне наслаждения борьбой за власть его ждала пустота доживания отпущенного срока.
Первый министр и в изгнании держал в руках все нити управления государством. Кардинал вновь обретал свою силу и власть в живописном замке Брюль в Рейнской Германии. Теперь там находился один из важнейших нервных центров Французского королевства. Конечно, медленная победа давалась напряженным усилием ума, духовных и физических возможностей. Но иначе быть не могло.
Главной его заботой была Анна Австрийская, которая не могла жить и управлять королевством без своего друга и министра. Согласно уговору с Мазарини, королева пожелала вступить с принцем Конде в переговоры, рассчитывая либо добиться его полного и окончательного перехода на ее сторону и тем самым обеспечить возвращение кардинала, либо снова навлечь на него подозрения всех его друзей и приверженцев. В этом же направлении работали и люди Мазарини – Сервьен и Лионн. К переговорам с Конде Анна привлекла также и принцессу Пфальцскую, подав ей надежду на удовлетворение всех пожеланий клана. Принц согласился на переговоры, но пожелал, чтобы на них присутствовали герцог Ларошфуко, принц Конти и госпожа де Лонгвиль.
Представленный принцессой Пфальцской первый проект соглашения предусматривал, что принцу будет отдана Гиень, а должность генерального наместника в этой провинции – тому, кого он сам назовет. Губернаторство Прованса отдавалось под управление принца Конти. Предполагалось также, что будут розданы денежные награды всем сторонникам принца в войне. А от Конде требовалось только одно: выехать с охраной в свое губернаторство. Пребывая там, он не обязан содействовать возвращению кардинала Мазарини, но не должен и препятствовать этому.
Условия соглашения были подтверждены и дополнены Сервьеном и Лионном: должность генерального наместника Гиени предлагалась Ларошфуко. Принц ни от чего не отказывался, и создавалось впечатление, что соглашение между ним и королевой – дело решенное.
Видимость соглашения оказалась обманчивой. Конде притязал ни больше ни меньше как на руководство правительством, а не одной только Гиенью. Зачем ему был нужен Мазарини в Париже? Между тем постепенно всеобщая любовь к принцу, возникшая после его освобождения, стала сменяться неприязнью и недоверием к нему со стороны всех слоев населения столицы. Тому были веские причины.
Конде не поддержал идею созыва Генеральных штатов и тем самым заслужил неодобрение со стороны дворянского сословия. Затягивалось и заключение брака между принцем Конти и мадемуазель де Шеврез, хотя оба желали этого. Конде, метивший очень высоко, не хотел связывать себя столь близкими узами с фрондерами и коадъютором. С подачи принца ставленника фрондеров Шатонефа отстранили от должности хранителя королевской печати, назначив на его место президента парламента Моле.
Это событие привело в ярость фрондеров, а коадъютор, личный враг Моле, поспешил в Люксембургский дворец сообщить о случившемся герцогу Орлеанскому и принцу. Конде не пытался ничего скрывать и совершенно равнодушно отреагировал на бурные разглагольствования Гонди и даже подшутил над ним. Поэтому фрондеры укрепились во мнении, что принц поддерживает тайные сношения с двором и, более того, с изгнанным первым министром. Они были убеждены, что пертурбации в правительстве были согласованы с принцем – тот и в самом деле был к этому немного причастен. Примерно в то же время королева вернула Шавиньи его прежнее место в Совете. Шавиньи, одновременно враг и фрондеров и Мазарини, объединился с Конде и стал пользоваться его полным доверием.
Но более всего раздражали значительную часть дворянства, парламент и народ тайные сношения Конде с испанцами. Вернувшись в Париж и не достигнув желаемых целей, принц отправил во Фландрию своего человека маркиза Силлери с приказанием связаться с испанским послом графом Фуэнсальданья и выяснить, какую бы помощь мог предоставить ему Филипп IV, если бы пришлось вести войну с французскими властями. Фуэнсальданья ответил дипломатично: посулил Конде больше того, что можно было у них попросить, при этом не упустив ничего, чтобы склонить принца поднять оружие.
Герцоги Ларошфуко и Бульон прилюдно осудили поведение принца и высказали своим соратникам мысль, насколько им безразлично, станет ли хозяином положения Конде или Мазарини. Ведь единственное, чего они добиваются, – это усугубить разлад между ними, чтобы использовать внутренние распри во Франции для достижения своих целей. Собственно, такие настроения поддерживались уже всеми.
До завершения войны с Испанией было еще далеко, и поэтому сношения с Мадридом могли расцениваться не иначе как предательство. Антииспанские чувства, как известно, были традиционными для французов. Особенно же они были сильны среди чиновных кругов, культурных сообществ и салонов, а также в среде крестьян Северной Франции. Несомненно, Конде совершил ошибку, завязав отношения с Испанией. Расчет принца на то, что всеобщая ненависть к Мазарини может оправдать его действия, оказался напрасным. В этих условиях Анна Австрийская заключила новый союз с Гонди с целью ниспровержения предателя Конде.
7 сентября 1651 года политическая ситуация во Франции существенно изменилась. 5 сентября Людовику XIV исполнилось тринадцать лет – время регентства считалось законченным. Спустя два дня состоялась официальная церемония, возвещавшая о начале его номинально самостоятельного царствования. Но сколько лет еще пришлось ждать, чтобы этот уже много переживший мальчик стал самым могущественным монархом Европы!
Париж уже с утра ликовал. С первыми лучами солнца огромная толпа заполнила все улицы, по которым должен был проехать королевский кортеж. За день до этого события были воздвигнуты трибуны до высоты второго этажа – утомленные распрями и гражданской войной жители города и окрестностей хотели увидеть настоящий праздник.
Они его получили. Объявление короля совершеннолетним должно было произойти в парламенте в 9
