К Штейну подошел дрожавший от страха шкипер и доложил, что катер, очевидно, на что-то наскочил и что надо немедленно осмотреть винт, который перестал работать. Штейн буркнул что-то и, пряча револьвер в кобуру, ушел в каюту. Через несколько минут матрос, обследовавший винт под водой, поднял на палубу короткий кусок невода, который намотался на винт катера.
Причина внезапной остановки была выяснена: рулевой тут был ни при чем… Можно было двигаться дальше. Но положение осложнилось тем, что рулевой, застреленный Штейном, был в то же время и лоцманом, прекрасно знавшим изменчивый и капризный фарватер Кубани. И шкипер, становясь за руль, до смерти боялся, что посадит катер на мель.
Так и случилось: не прошел катер и километра от места аварии, как на полном ходу врезался в мель и сел так прочно, что снять его своими силами представлялось делом затруднительным.
На этот раз дело обошлось без выстрелов. Адъютант Штейна, жестоко избив и изругав шкипера, приказал одному из матросов вплавь добраться до берега и пригнать лодку. Между мелью и берегом был с десяток метров быстрины.
Лодка вернулась примерно через час. В ней сидели два гребца — два молодых бравых немецких солдата. Один из них доложил, что они присланы матросом, которого их командир оставил на берегу.
В лодку сели Штейн, адъютант и два его телохранителя. Через несколько минут лодка скрылась за крутым поворотом реки…
Вот все, что удалось узнать коменданту хутора Чакан от команды катера. А когда на следующий день была организована экспедиция, чтобы снять катер, комендант обнаружил на мели только бесформенный, обгорелый остов: катер сгорел, а караульные, оставленные на нем, исчезли.
Комендант мучился в догадках. Во всем этом происшествии было много непонятного для него.
Прежде всего, каким образом появился невод там, где его не мог поставить ни один мало-мальски толковый рыбак? Затем этот пожар катера: кто его поджег? Все это говорило за то, что тут действует одна и та же рука. Но откуда могли появиться партизаны у хутора Чакан, когда здесь все они были давным-давно обезврежены? И каким образом могли они разузнать о прибытии Штейна, когда даже ему, немецкому коменданту, об этом было сообщено секретно?
Но больше всего коменданта беспокоило другое: матрос, посланный за лодкой с катера, бесследно исчез. Не были обнаружены и те два немецких солдата, которые привезли Штейна с катера на берег. Они не принадлежали к гарнизону хутора. В этом комендант ничего не мог понять. Он даже не мог как следует организовать поиски пропавших, хорошо помня приказ Штейна: вести следствие тайно и не придавать ему широкой огласки.
Словом, многое было загадочным и непонятным. И комендант после долгих и мучительных раздумий признал за благо ждать и молчать. Он исподволь продолжал следствие, надеясь, что может быть, за это время он раскроет многое из того что было ему неясно, а может быть, и сам Штейн занятый важными делами, забудет о происшествии на хуторе.
Так или иначе, но комендант не послал Штейну донесения…
В Варениковской Штейна торжественно встретил Мирошниченко. С подобострастным и почтительным видом он выразил соболезнование по поводу происшествия на катере и заверил, что в Варениковской этого не повторится: здесь, мол, власть в руках верных и преданных людей. Он предложил немедленно вызвать доктора, чтобы осмотреть и перевязать рану.
Господин Штейн отказался, сказав, что не привык пользоваться услугами случайных и к тому же едва ли опытных врачей и предпочитает положиться на своего адъютанта, который достаточно сведущ в медицине.
Несколько обескураженный комендант пригласил «дорогого гостя» откушать.
Стол ломился от яств и вин. Но Штейн только пригубил рюмку с вином и едва притронулся к еде. Сославшись на утомление и боль в голове, он отправился в отведенную ему квартиру.
Мирошниченко с комендантом не успели после его ухода усесться за стол, как прибежал связной и доложил, что господин Штейн гневается и немедленно требует к себе коменданта.
Штейн был вне себя от гнева.
— Клопы! — грозно крикнул он, лишь только комендант переступил порог горницы. — Клопы! — повторил он с возмущением и ткнул в лицо атаману свой указательный палец: на кончике пальца было темное красноватое пятнышко.
Перепуганный комендант начал было извиняться, но Штейн не хотел его и слушать.
Тогда комендант, переговорив с Мирошниченко, предложил Штейну перейти на другую квартиру, за чистоту и порядок в которой атаман ручается. Штейн заявил, что никаким ручательствам он не верит: он сам выберет себе квартиру.
И вот на станичной улице появилась необычная процессия: впереди шли комендант и Мирошниченко, за ними — Штейн с адъютантом, сзади — молчаливые телохранители.
Несмотря на недавнее ранение и головную боль, Штейн на этот раз оказался неутомим. Он обошел несколько домов и неизменно браковал их: то комнаты были слишком велики, то они были слишком малы, то окна выходили в сад и это Штейна не устраивало, то они выходили прямо на улицу, а Штейн боялся пыли. Комендант уже отчаялся угодить разборчивому гостю, он уже водил Штейна подряд во все дома, как вдруг неожиданно Штейн остановился на одной хате — она принадлежала Дарье Семеновне, — той самой хате, в которой всего лишь несколько дней назад скрывались Бережной и Николай.
Хата ничем не отличалась от соседних, и горница, которую выбрал Штейн, была меблирована очень скромно. Но Штейн нашел, что здесь идеально чисто, и комендант не стал противоречить. Мирошниченко услужливо справился, надо ли удалить хозяйку или ей будет разрешено остаться? Дарья Семеновна стояла в горнице и бледная как полотно смотрела то на Штейна, то на атамана.
Штейн медленно подошел к Дарье Семеновне, внимательно посмотрел ей в лицо и раздельно сказал по-русски, с сильным немецким акцентом:
— Хозяйка останется. Она будет обслуживать меня.
Потом, повернувшись к коменданту, сказал по-немецки:
— В случае необходимости я сам вышвырну ее вон… Вы свободны, господин комендант.
Выйдя из хаты и пройдя шагов десять, Мирошниченко обернулся. Он увидел: на крыльце хаты уже стоял как изваяние один из телохранителей Штейна.
На следующий день атаман и комендант станицы раза три приходили проведать гостя, но не были допущены к Штейну. На крыльцо выходил адъютант и говорил им, что господин Штейн чувствует себя недостаточно хорошо и не может еще заниматься делами. Сказалось нервное волнение и старое ранение господина Штейна.
Ночью любопытный атаман, крадучись, прошел к дому Дарьи Семеновны в надежде понаблюдать за тем, что делает Штейн. Ему показалось, что какая-то тень мелькнула в саду по направлению к дому. Но стоило атаману сделать несколько шагов, как из темноты вырос один из телохранителей и раздалось грозное:
— Назад!
Рано утром атаман подкараулил у колодца Дарью Семеновну и начал ее расспрашивать о госте. Хозяйка ответила, что Штейн почти весь день пролежал в постели, потом поздно вечером вызвал к себе адъютанта и долго с ним разговаривал, перебирая какие-то бумаги. О чем между ними шла речь, она не знает: гости говорили по-немецки.
Утром Штейна снова посетил комендант. На этот раз его приняли. Предложив ему сесть, Штейн кратко и сухо сказал о недовольстве командования германской армии недопустимо медленным сбором хлеба как в самой Варениковской станице, так и в окрестных хуторах. Он считает, что в этом прежде всего виноваты немецкие коменданты. Не в меньшей мере повинны старосты и начальники полиции. Поэтому он требует немедленно доставить все документы, касающиеся сдачи хлеба, — планы, разверстку, ведомости выполнения, адреса и фамилии злостных несдатчиков — и передать их адъютанту. Вечером в доме управления необходимо собрать всех атаманов, старост и начальников полиции. Если позволит здоровье, он сам предупредит их, что германское командование с ними шутить не намерено.
Приказ Штейна был выполнен точно: документы доставлены, атаманы, старосты и начальники полиции собраны в указанный час.
