седобородые анапские рыбаки, и домашние хозяйки. Дубинец разбил их на группы, и только начальники групп знали, где он скрывается, получали от него задания, докладывали ему о том, что удалось узнать. Сеть своих осведомителей Дубинец раскинул по всей Анапе и скоро знал обо всем, что делалось в городе: как велик немецкий гарнизон, где он расквартирован, какие корабли приходят в порт, чем они грузятся и что выгружают; где живут начальники полиции и гестапо и кто из русских перешел на службу к немцам.
Однажды в сумерки, пробираясь домой, Дубинец заметил, что следом за ним неотступно идет какой-то подозрительный субъект. На следующее утро этот же субъект со скучающим видом сидел на лавочке сквера, наблюдая за переулком, в котором стоял дом Дубинца. Немедленно была организована слежка: группа мальчишек не упускала этого человека из виду весь день и к вечеру донесла, что он вошел в здание гестапо. На следующее утро немецкий патруль обнаружил труп шпиона. С проломленной головой он был сброшен с обрыва на берег моря…
Вечером на дом, где жил Дубинец, был устроен налет. Гестаповцы перерыли все подвалы и чердаки, но ничего подозрительного не обнаружили.
Дубинец сидел в это время в одном из соседних домов, в квартире отца своего старого друга, черноморского рыбака, и видел, как уходили разочарованные и усталые агенты гестапо.
Разведка Дубинца, крепла и ширилась. Его люди были в порту, в комендатуре, в полиции, в тюремной больнице. Группы разведчиков пробрались в Джемете — винный совхоз недалеко от Анапы, где стояли резервы немецких частей, охранявших город и побережье. Под неусыпный надзор были взяты все дороги, идущие над морем. Осведомители Дубинца находились и в населенных пунктах Су-Псех и Су- Кко.
Так кропотливо готовился Дубинец к основной операции, которую задумал Славин, — к налету на город.
Дни проходили. Партизаны из взвода Дубинца постепенно перебрались в Анапу. И теперь каждый день жители Анапы читали очередные сводки Советского информбюро. Их принимала взводная радиоустановка, переписывали сначала от руки, а потом печатали городские машинистки. Ребятишки ловко расклеивали их на заборах, засовывали в почтовые ящики на дверях, в телеги колхозников, приезжавших на базар, в сумки домохозяек.
Но главного, для чего Дубинец явился в Анапу, он так и не мог разузнать: где Егорин и его товарищи по отряду?
Егорин как в воду канул. Во всяком случае, в списках арестованных, сидевших в анапской тюрьме, его не значилось. И Дубинец уже отчаялся узнать что-либо о судьбе Егорина, как вдруг однажды к нему явился загорелый паренек — сын его старого друга, погибшего в схватках с контрабандистами, рассказал о случайно подслушанном разговоре двух пьяных полицаев. Один из них рассказывал, как несколько месяцев назад в Раевской была арестована группа партизан, которых полицаи заманили в западню.
Два дня Дубинец затратил на то, чтобы познакомиться с этим полицаем. Всю ночь он пил с ним в одном из тайных приморских кабачков, и в конце концов Дубинец выжал из полицая все, что было тому известно.
Действительно, в Раевскую хитростью заманили группу партизан Егорина. Большая часть их была перебита, остальные взяты в плен. Среди пленных полицаю запомнился мужчина лет сорока, с черной бородой. Он отказался назвать себя. Его пытали, но он не сказал ни слова. Через несколько дней его перевезли в анапскую тюрьму, но кто он такой и где он сейчас — этого полицай не знал.
Можно было предположить, что человек с черной бородой и был Егориным. Дубинец рассказал об этом Поданько, когда встретился с ним за городом, и узнал от него, что на днях в Анапу приезжает Бережной. Он явится под видом Штейна и попытается разузнать о Егорине. Будет ли сам Бережной участвовать в налете, он, Поданько, не знает: все зависит от того, как встретят Штейна в Анапе. Во всяком случае, Славин подтягивает свои силы к городу, и Дубинец должен быть готовым в любой момент нанести удар.
— Наконец-то! — обрадовался Дубинец. — Моим ребятам надоело сидеть без дела.
Дубинец видел, как Штейн прибыл в Анапу. И если бы ему не было известно, что это Бережной, он не узнал бы своего товарища.
Стоял жаркий полдень. Улица была залита солнцем. С базара спешили по домам запоздавшие домохозяйки. По теневой стороне улицы шагали немецкие офицеры.
Неожиданно раздался пронзительный рев сирены. Из-за угла показалась автомобильная колонна. В голове ее шел грузовик с немецкими автоматчиками. Вид у них был далеко не бравый: многие были ранены; их грязные зеленые куртки хранили следы недавнего боя. Солдаты тревожно оглядывались по сторонам, будто ждали нападения из-за угла.
За грузовиком шла бронированная машина. Она тоже носила следы недавнего и горячего боя. В ней сидели немецкие офицеры. Дубинец тотчас узнал среди них начальника гестапо Анапского района. Рядом с ним он увидел высокого молодого мужчину, одетого в полувоенный костюм. Его голова была забинтована. Он держался прямо, неподвижно, будто аршин проглотил. Выражение лица недовольное, надменно брезгливое — типичный фашист, упоенный своим величием. Что-то неуловимо знакомое было в этом лице, в посадке головы, в разрезе глаз, и Дубинец понял, что это и есть Штейн.
Покушение на господина Штейна удалось на славу. Николай с товарищами ухитрился вывести из строя не один десяток немецких солдат и даже повредить машину, в которой ехал Бережной. Это было сделано после того, как Штейн выскочил из машины и бросился на партизан, выпустив в них весь заряд своего парабеллума.
Штейн, добравшись до ближайшего хутора, вызвал по телефону начальника гестаповцев Анапы и распек его так, что тот дрожал как осиновый лист.
Теперь в руках у Бережного были козыри: прежде всего он был на волосок от смерти, на его жизнь покушались партизаны, и в схватке с ними он проявил храбрость — это снимало с него всякие подозрения, если бы они даже и возникли в связи с его поведением в Варениковской. К тому же это давало ему возможность отказаться от банкетов, где он мог встретиться с нежелательными крымскими знакомыми Штейна.
В доме коменданта, куда приехал Штейн, к нему подошел немецкий офицер и отрекомендовался обер-лейтенантом Бернсом, начальником Анапского порта.
Пожимая руку Бережному, немец смотрел на него удивленными глазами и тотчас же начал смущенно извиняться.
Дело в том, что у него, обер-лейтенанта Бернса, есть друг Отто Штейн: они вместе росли и учились в Мюнхене. В последнее время Штейн состоял при господине гаулейтере Крыма. Узнав, что Штейн прибыл в город, Берне поспешил к нему. Но оказалось, что здесь произошло какое-то недоразумение.
Бережной на какое-то мгновение растерялся. Ему надо было собраться с мыслями. И тут помогла все та же повязка на голове, которая уже не раз его выручала. Сделав вид, что у него мучительно болит голова, он выгадал те несколько секунд, которые были нужны, чтобы придумать ответ.
Да, господин обер-лейтенант совершенно прав: Отто Штейн действительно работает в Крыму и даже собирался выехать на Кубань. Но в самый последний момент господин гаулейтер передумал и послал в командировку его, тоже Штейна, но только родом не из Мюнхена, а из Веймара. Он сожалеет, что надежды господина обер-лейтенанта повидаться с другом не сбылись…
Однако Бернс не унимался. Господин Штейн поймет его настойчивость — он почти год не виделся с другом и хотел бы услышать, как он выглядит и как здоровье его супруги, госпожи Амалии Штейн… Бережной уже вошел в роль: конечно, он с удовольствием расскажет все, что знает о семье его друга, но, к сожалению, только не сейчас. У него неотложное дело. Они встретятся сегодня же, за обедом. И господин Штейн вежливо поклонился.
Обращаясь к начальнику гестапо, Бережной потребовал, чтобы ему показали тюрьму.
— Те безобразия, которые творятся партизанами в районе, — резко заявил он, — заставляют предполагать, что к этим бандитам, заключенным в тюрьме, относятся также спустя рукава. Кроме того, у меня есть подозрения, что в тюрьме находится неопознанным один из вожаков партизан.
Вскоре Бережной уехал в тюрьму. Он никогда в жизни не видел Егорина. У него была только фотографическая карточка, переданная ему Славиным: невысокий мужчина с густой черной бородой,
