На восьмом километре, между Георгие-Афипской и Северской, у поворота к шоссе, через неглубокую балочку, где лежало высохшее болотце, заросшее ивняком, был перекинут мост: упоры на бетонных основаниях, двутавровые балки и арочка метров четырнадцати длиной.
Мост ничем не примечательный, но, не будь его, движение по железной дороге было бы прервано.
Наши соседи решили взорвать этот мостик.
В их отряде был ученик Еременко. К ним не раз заходил Янукевич, стороной услышав о предстоящем взрыве. Но начальник минной группы оказался на редкость упрямым человеком. Он не пожелал слушать ни нашего ученика, ни Янукевича и все сделал по-своему.
Прежде всего он решил применить аматол — штуку капризную и ненадежную в дождливую погоду, давно уже забракованную нами. Он отверг наши мгновенные взрыватели автоматических мин и заменил их бикфордовым шнуром. И наконец, вопреки здравому смыслу, элементарному расчету и нашей практике, приказал закладывать мины не ближе к середине моста, а у самого края.
Вначале шло все гладко.
Ночью лил дождь. Под утро охрана моста ушла покурить и пообсохнуть в караулку. Минеры заложили мины, протянули шнур, подожгли его и быстро отскочили в кусты.
Прошло несколько минут, пока раздался взрыв. Он был еле слышен. Зато часовые у моста подняли шумную тревогу. Им на помощь прибежали автоматчики с соседних постов. Из Северской загрохотала бронедрезина, и зашумели по шоссе машины.
Что было дальше — неизвестно: минеры соседнего отряда ушли в лес.
Наша же агентурная разведка выяснила, что взорвалась только одна из четырех мин. Остальные отказали. И это было естественно: подвел мокрый аматол.
Результат оказался жалким: слегка повреждена была только одна из четырех двутавровых балок. Первый поезд прошел по мостику через два часа после взрыва…
Но теперь уже другой отряд решил рвать мостик.
Минеры этого отряда, прошедшие нашу школу, настояли на применении только тола и наших взрывателей.
Темной ночью они подползли к мосту. Как обычно, дождались, когда охрана вошла в караулку, и начали было закладывать мины. Но тут на них неожиданно напоролся немецкий патруль.
Уцелели они чудом: воспользовавшись растерянностью немцев, скрылись в кустах. Но мины — наши готовые мины! — оставили на полотне.
Будь на то моя воля, я бы как следует отчитал этих ротозеев: они бы поняли, что минеры должны работать только под зоркой охраной своих часовых.
Словом, мостик над болотом по-прежнему стоял целым и невредимым…
Но он был теперь бельмом на глазу наших соседей: через два дня они снова попытались взорвать злополучный мостик.
Нашим разведчикам не удалось узнать, как подбирались минеры к мосту, как закладывали мины, как рвали их, но известен был результат: частично выбито бетонное основание, балки целы, и наутро по мосту уже прошел немецкий поезд…
Не стоило бы и вспоминать об этом мостике, если бы немцы не использовали неудачные покушения на него для своей агитации. Во всех окрестных станицах появились немецкие листовки:
«Господа станичники! За последнее время в ваши станицы проникают партизаны. Они разбрасывают по улицам и даже наклеивают на заборы лживые сообщения о том, что красная армия разбила немецкие войска под Сталинградом. Это ложь, господа станичники! Сталинград давно занят немецкими войсками, красная армия была окружена и полностью уничтожена при взятии его. В настоящее время наши войска завершают окружение Москвы…
Прежде красная армия снабжала партизан провиантом и боеприпасами. Но красная армия разбита, разбиты и основные силы партизан. Жалкие остатки их — бандиты, воры и разбойники — голодают, испытывают острую нужду в боеприпасах. Примером тому может служить покушение партизан на железнодорожный мост на восьмом километре от Георгие-Афипской: трижды партизаны стремились взорвать этот мост, но мост и ныне там…»
Заканчивались листовки призывом хватать всех чужаков, появляющихся в станицах, и тащить в комендатуру. За это немцы обещали, разумеется, мзду…
Мы щедро расплачивались со станичниками: за лук — мылом, за овес и сено — керосином и гвоздями. Никто из жителей станиц не верил немцам, что мы голодаем. Но среди самых отсталых станичников вера в наши силы неудачей с мостиком на восьмом километре могла быть подточена…
Комиссар Конотопченко сказал мне:
— Тот проклятый мостик, Батя, надо взорвать. Торчит он, как гнилой зуб во рту.
А через несколько часов ко мне явился Ветлугин.
— Батя, пожалейте меня, — говорил он со своею обычной шутливостью, но глаза его были суровы, — сон пропал. Что ни день, то один и тот же кошмар. Вижу этот проклятый мост через болотце у поворота к шоссе. Идут по нему поезда, а из-под арки выглядывает этакая богомерзкая рожа, подмигивает мне и дразнит: «Ich bin nicht kaput! Ich bin nicht kaput!»[3]
— Понимаю: рвать хотите?
— Необходимо, Батя. Ведь это позор: три неудачи подряд. Немцы потешаются, мерзкие листовки расклеивают.
— Риск большой, Геронтий Николаевич. Теперь немцы установили около моста полувзвод охраны — берегут его так, что ящерица, пожалуй, не подползет.
Ветлугин всегда оставался Ветлугиным: даже накануне смертельной операции он шутил и смеялся.
— За кого вы меня принимаете? Неужели вы думаете, что я, как какое-то пресмыкающееся, буду ползти на животе в эту слякоть и дождь?
Но я не поддавался его шутливому тону и спросил нарочито серьезно:
— Значит, с боем будете рвать?
— Нет, Батенька, с разговорами. С самыми вежливыми, салонными разговорами. У нас с Янукевичем уже все разработано до последней детали.
План Ветлугина, как всегда, был очень дерзок и необычаен… Я в тот же день отправил к мосту группу наших разведчиков.
А через два дня заколдованный мост через болотце на восьмом километре был, наконец, взорван.
Дело происходило так.
К вечеру Ветлугин, Янукевич и двое минеров подошли к мосту. Начальник группы нашей разведки доложил Ветлугину о поведении караула и сообщил подслушанный пароль того дня.
В сумерки наши минеры вышли на полотно и спокойно направились к мосту.
Вид их был несколько необычен. Впереди с немецким автоматом вышагивал Ветлугин, одетый странно: этакая помесь немецкого шпика и богатенького кубанского казака. Вид он имел независимый и наглый. За ним со связанными назад руками брели два наших минера. Их стеганки были грязные и порваны: видно, минеры сопротивлялись при аресте. Процессию замыкал Янукевич тоже с автоматом, и одет примерно так же, как Ветлугин. Но выглядел он сортом похуже.
Их остановил часовой.
— Halt! Parol![4]
— Berg[5], — уверенно ответил Геронтий Николаевич и молча протянул часовому сургучом запечатанный конверт. На нем было четко выведено: «Geheimreichssache. Dem Chef der Polizei Leutenant Kurt Bieler».[6]
Часовой вызвал начальника караула.
Явился фельдфебель и при свете карманного фонарика долго — что-то подозрительно долго — стал читать надпись на конверте.
— Tausend Teufel! Sie Sind blind![7] — нетерпеливо и властно крикнул Ветлугин.
