Мы сидели с Евгением в служебном кабинете. Он пригласил меня для консультации: речь шла о кандидатах, намеченных Женей для подпольной группы Главмаргарина.
Группа набиралась главным образом для работы на комбинате, и кому же, как не Евгению, сроднившемуся с комбинатом и его коллективом, надлежало быть хозяином этого дела.
Потом Женя попросил меня провести с этой группой «подпольный семинар».
В этот день наша команда особого назначения вся до единого человека была услана из города. Мусьяченко занимался с нею специальным предметом: учил товарищей определять на глаз расстояние, пользуясь коробкой спичек либо суставом указательного пальца. Подпольщиков мы собрали в нашей казарме.
У входа в казарму сидел дежурный в форме пожарной охраны противовоздушной обороны. Увидев Евгения, он поднялся и, приложив руку к головному убору, по-военному отрапортовал:
— Товарищ начальник штаба противовоздушной обороны, на вверенном мне посту все в порядке.
— Котров на месте? — спросил сын.
— На месте, Евгений Петрович.
Из травы, густо росшей под окнами, поднялся Котров.
— Лежи, лежи, Ваня… К окнам никого не подпускай. А вы, товарищ, — обратился Евгений к дежурному, — всех направляйте через склад, там Янукевич их проверит.
Мы вошли в большую комнату общежития. Вдоль стен разместилось около двух десятков кроватей, заправленных по-солдатски. Посреди комнаты стоял простой стол, а вокруг него на табуретках сидели руководители подпольных групп.
Поздоровались. Разговоры прекратились, стало тихо. Сын сказал несколько вступительных слов.
— Ну, папа, прошу.
— Господа… — начал я.
Собравшиеся удивленно переглядывались, недоуменно улыбаясь.
— Да, господа! — продолжал я. — Гитлеровцы не будут называть вас «товарищи» или «граждане». Вы будете для них «русскими свиньями», если вы им не нужны, или «господами», если они заинтересованы в вашей помощи. Поэтому забудьте на время обращение «товарищ» и «гражданин». Храните эти слова в сердце, употребляйте же только одно обращение и к оккупанту, и друг к другу — «господин»…
Я говорил довольно долго. Вначале речь шла об основных законах подпольной мимикрии. Я повторял, в сущности, то же, о чем беседовали мы с Евгением.
— Внешность подпольщика должна быть серой, обычной, не бьющей в глаза, — говорил я. — Все максимально просто и ординарно. Обыватель, глуповатый, послушный начальству, пугливый — вот идеал внешности рядового подпольщика. Тем, кто обладает искусством перевоплощения, придется, быть может, совершенно изменить свой облик. Это трудно: надо вжиться в новую роль, забыть, кем был вчера, и каждое мгновение помнить, что ты родился вторично, в совершенно ином, еще недавно чуждом тебе обличье. Каждый подпольщик — и тот, кто сохранил свое лицо, и тот, кто принял новый облик, — обязан всегда быть начеку. Даже когда он остается один в своей комнате: и у стен есть глаза и уши. Даже во сне: любое неосторожно вырвавшееся слово может привести к провалу. Следите не только за своим лицом, но и за голосом, руками, жестами, походкой. Никакой экспансивности. Особенно, когда вы чувствуете, что вас провоцируют, или когда присутствуете при казни или издевательствах над своими друзьями. Сожмите сердце в кулак — ни жеста, ни взгляда, которые могли бы вас выдать. Равнодушие, безразличие — вот лучший щит, которым вы можете оградиться от подозрений. Но в то же время всегда и во всем соблюдайте чувство меры: во внешности, в поведении, в суждениях, в конспирации. Всякий «наигрыш», как говорят актеры, всякий перегиб в ту или другую сторону одинаково может стать роковым…
Словом, я говорил об азбуке подполья и приводил ряд примеров из своей нелегальной жизни в Питере. Потом речь зашла об организации, о технике работы: о явках, паролях, шифрах, явочных квартирах.
— Подпольщиков мы разобьем на группы. Только руководители групп будут знать друг друга. Рядовому же подпольщику будут известны лишь немногие его товарищи, работающие рядом с ним. Это не проявление недоверия со стороны руководства. Это непреложный закон подполья… Отправляясь на явочную квартиру, вы не всегда получите ее прямой адрес. Вам дадут промежуточную явку — одну, две, может быть, даже три. Ключом вам послужит условная фраза, какая-нибудь деталь костюма или безобидная вещица, которую вы должны передать при явке… Ну, вот хотя бы… — я не успел подобрать подходящего примера, как Евгений высыпал на стол из бумажного фунтика горсточку маленьких обойных гвоздей с широкой шляпкой. — Ну, что же, хотя бы и этот гвоздь, если явка будет на рынке, в скобяной лавке, в обойной мастерской…
Мы еще долго сидели, обсуждая детали, советуясь, споря.
На рассвете следующего дня я узнал: ночью на комбинате произошла авария. Среди пострадавших были парторг маслоэкстракционного завода инженер Лысенко и инженер Котров — их отправили в 3-ю городскую больницу. Директор бондарного завода Шлыков, будущий руководитель подпольной группы на комбинате, спасся чудом: за несколько минут до аварии он ушел из цеха…
Следствие ничего не установило. Предполагалась диверсия, но виновные обнаружены не были.
Помню, был жаркий день.
Я несколько часов бегал по городу: надо было проверить, как идет заготовка для партизанского отряда валенок, телогреек, перчаток, рюкзаков; раздобыть шагомеры, бинокли, компасы.
Как нарочно, все в этот день не клеилось: в биноклях мне отказали, полушубки не были готовы, валенки оказались скверно подшитыми… Волей-неволей пришлось снова побеспокоить Марка Апкаровича. От него я узнал неприятную новость: в эту ночь на комбинате был арестован техник Свиридов по обвинению в шпионаже.
Я знал Свиридова. Несколько раз при мне он заходил к Евгению. Однажды даже ужинал с нами. Худой, щупленький юноша был робок, застенчив, неразговорчив. Евгений относился к нему хорошо, считал Свиридова неплохим конструктором. Мы с сыном вспоминали о нем совсем недавно, когда сколачивали отряд, но сразу же решили не обсуждать его кандидатуру, потому что он казался нам слишком уж слабеньким и хилым. И вдруг: Свиридов — немецкий шпион!..
Вначале я не хотел этому верить.
Но Марк Апкарович сказал мне, что арестованный на первом же допросе сознался. Да ему и трудно было упорствовать: документы, найденные при обыске, были слишком красноречивы. К тому же из допроса выяснилось, что со Свиридовым по шпионской деятельности был связан еще один работник комбината — техник Шустенко! Но он успел скрыться, и сейчас его разыскивают.
Я шел домой, и Свиридов не выходил у меня из головы. Я никак не мог простить себе, старому подпольщику, своей близорукости. Кто знает, может быть, мы с Евгением проморгали еще кого-нибудь и в нашем отряде или, еще хуже, среди будущих подпольщиков окажется такой же Свиридов? И я снова и снова перебирал в памяти всех товарищей по отряду и будущему подполью.
В прихожей встретила жена.
— У тебя гость, — шепотом сказала Елена Ивановна. — Какой-то Тимошенко, Петр Тихонович… или Трофимович, не разобрала. Сидит уже добрый час. Ты знаешь его? Нет? И я тоже. А он, судя по разговорам, прекрасно знает и тебя, и меня, и Женю… Будь осторожен с ним, — и Елена Ивановна показала глазами на дверь. — Не нравится мне этот старичок. Странный он какой-то…
Я вошел в кабинет. Навстречу медленно поднялся с кресла старик. Он был в сером поношенном костюме. В руках — палка. Движения медленные, расслабленные, старческие. Седые волосы падали на лоб. На вид старику было за шестьдесят.
— Чем могу служить?
Гость отрекомендовался, но, очевидно, заметив, что его имя ничего не говорит, снова устало опустился в кресло и, улыбнувшись, спросил:
— Неужели вы меня не узнаете, Петр Карпович?
