которая мне небезразлична?
Как бы там ни было, я радовался тому, что все обошлось. Черный сохранил жизнь и душу, а то, что дух его серьезно поврежден — не такая уж большая беда. Повреждения считаются необратимыми, но современная медицина — лонгвийская современная медицина — творит чудеса. Тем более что лечить мальчика взялся Самат, а он — Мастер, и чудеса — его специальность. Отдельно я был рад тому, что Самат вызвался лечить Черного сам, не дожидаясь моих рекомендаций. Значит, малыш ему небезразличен и наверняка не потому, что всему Лонгви известно о моей заинтересованности в благополучии Тира фон Рауба.
Я не знал, насколько все плохо, пока Самат не заявился ко мне без приглашения и без предупреждения. Он даже не стал ждать в гостиной — прошел сразу в мои личные покои и с порога сообщил:
— Эрик настаивает на коррекции духа. Князь, я не знаю, что делать.
Отличное начало беседы.
Коррекция духа — штука неприятная, некрасивая и, на мой взгляд, незаконная. Ее используют в качестве альтернативы смертной казни, выбор оставляют за приговоренными, и надо сказать, что те нередко предпочитают смерть. Потому что лучше погибнуть, будучи самим собой, чем жить дальше, превратившись в неизвестно кого.
Черный сейчас и так был неизвестно кем: просто тело и душа, не связанные духом. Но задачей Самата было вернуть ему прежнюю личность, а отнюдь не создать новую. По крайней мере, нам так казалось — мне и Самату.
А Эрик, оказывается, думал иначе.
Я бывал в клинике Самата Гахса только тогда, когда там оказывались мои люди. В этот раз я явился в клинику из-за Вальденского демона.
Ситуация выглядела ясной и недвусмысленной и давала почву для волнений, пересудов и мрачных прогнозов. Обычно сильные мира сего полюбовно делили ценных специалистов, но понятно было, что император Вальдена не отдаст своего демона добровольно, а история учила, что, если Неистовый де Фокс чего захотел, он это получит.
История преувеличивала… Но опровергать ее я не собирался.
Все, кто еще сомневался в том, что я намерен присвоить чужую собственность, присвоить Черного, от которого сам же в свое время отказался, лишились последних сомнений, как только я вошел в ограду вознесенного над Лонгви больничного комплекса.
Это забавляло.
Это раздражало.
Но все посторонние эмоции схлынули, когда маг в форме «Чистильщиков» открыл передо мной дверь в палату, где держали тело Вальденского демона.
Тело, наделенное душой, но не подозревающее о ее существовании.
Самат, колдовавший над мнемокристаллами, лишь оглянулся на меня через плечо:
— Хорошо, что вы пришли. Вот, взгляните. Мы слишком поторопились исцелить его раны.
Да. Поторопились. У Черного фантастическая способность к регенерации. Восстановили тело, вернули голодному чудищу возможность убивать и не подумали о том, что чудище, как дите малое, не знает никаких правил, регламентирующих убийство. И вот Черный заключен в силовую сферу, лишен пространства для маневра, смотрит с насмешкой. Только дайте слабину — он пройдет сквозь поля, и в клинике не останется никого живого.
Вся надежда на «Чистильщиков», на то, что у них хватит сил и внимания поддерживать сферу. А если нет — на то, что они сумеют остановить Черного.
Однажды это им уже не удалось. Тридцать семь лет назад, здесь же, в Лонгви, Черный вышел из тюрьмы, специально оборудованной для содержания демонов и магов. Просто вышел. И просто позволил вернуть себя обратно.
Доказал таким образом свою невиновность — другого способа у него не было.
И сейчас, глядя на него, идея о коррекции духа уже не кажется неприемлемой. Дать
А Самат не прав насчет излишней спешки. Не вылечить тело Черного было нельзя. Потому что Самат — врач, он делает то, что должен. И я на его месте поступил бы так же. Сначала — исцелил раны, потом запер в клетку вплоть до полного излечения.
Гуго фон Рауб тоже здесь. Почти идеальная копия Черного, разве что выше и шире в плечах. Сходство не только внешнее: парень так же талантлив, как его отец, но, в отличие от отца, человечность для него не пустой звук, а люди — не еда. Мне уже не раз советовали обратить свое внимание на Рауба- младшего. Все достоинства отца при полном отсутствии недостатков, действительно, разве Гуго не лучший выбор? Вот только умница Эрик привязал его к себе, к своему сыну, сделал практически членом семьи. Гуго, рано лишившийся матери, считает матерью Хильду фон Сегель, а с принцем Эльриком они не побратались только потому, что и так считают друг друга братьями. Нет, Гуго — ветвь на стволе фон Геллетов. А вот его отец при всей своей искренней и беззаветной верности Эрику всего лишь вещь, которую нельзя купить, но можно присвоить.
Нужно присвоить.
— Как он?
Я адресовал вопрос обоим: и Самату, и Гуго. Один — врач, и ответит с профессиональной точки зрения. Второй — сын. И скажет то, что видит. Парня, конечно, жаль. Он знает о том, что хочет сделать Эрик, он не может спорить — потому что не может сказать лишнего. В их семье — не в семье фон Раубов, а в той, настоящей, к которой они оба принадлежат, — все, что происходит внутри, ни при каких условиях не выносится наружу. Это в крови. Это инстинкт. Но Гуго боится потерять отца. Поэтому, когда придет время, он попытается воспрепятствовать коррекции. Любой ценой.
Для большинства людей Тир фон Рауб — демон, который жив до сих пор по какому-то необъяснимому и почти невозможному попустительству. Для Эрика он — существо неведомой природы, которое считает себя плохим, а на деле — лучше, честнее и порядочнее большинства людей. Кто он для госпожи фон Сегель, сейчас неважно. Важно, что она тоже выступила за коррекцию.
Тоже желает Черному добра.
А вот для Гуго Черный — отец. И неважно, человек он или демон. Он тот, кто всегда рядом, даже когда их разделяют десятки арайи; тот, кто учил Гуго всему, что умеет сам; тот, кто говорит на одном языке с волками и змеями; кто одним взглядом способен подчинять себе людей, животных и духов; кто летает так же свободно, как дышит; и убивает так же свободно, как летает.
Отними что-то одно, и не останется ничего. Гуго известно об этом.
Кто-нибудь еще знает
Никто. Даже я только догадываюсь.
— Идет накопление данных.
Это Самат.
— Отец уже говорит со мной.
Это Гуго.
Его помощь неоценима. Черный отказывался общаться, не шел на контакт и защищался от любых попыток повлиять на его дух. От щадящих попыток. Если бы не Гуго, сумевший связаться с ним на каком-то очень глубинном… я бы сказал
Гуго справился. Прибегнул к помощи музыки. Это трудно объяснить словами так, чтоб было понятно, но музыка — стихия его отца. Кто слышал записи лонгвийской арры под названием «Оранжевые скелеты», тот поймет, о чем я говорю. Со времен существования арры прошло почти сорок лет, а их музыка остается
