дверей конюхи, не решаясь подойти и успокоить лошадь.
Когда черная тень заслонила широкий проем входа, людей как ветром сдуло. А Ахмази убежать не успел. Сжался, стараясь слиться с досками. Знал: горячий на руку, эльф не простит недосмотра. И разбираться не будет – прибьет первого, кого увидит.
Но вместо того, чтобы прибить застывшего на загородке мальчишку, Секира вошел в денник, где металась испуганная, злая, от боли совсем потерявшая голову Марджа.
Ахмази закрыл глаза.
Открыл он их, когда услышал тихий, ласковый голос нелюдя. Да, нелюдя. Ни с чьим другим нельзя было спутать этот низкий – казалось, стены подрагивали – голос:
– Ну что ты, маленькая? Ну? Больно? Знаю, что больно. Знаю, кроха. Дай, гляну, где болит. Дай, не бойся. Вот. Вот, молодец. Хорошая девочка.
«Это он с Марджей так говорит?» – пацан таращился на кобылу, которая послушно позволила эльфу осмотреть кровоточащие ссадины на бабках.
– Зурган! – позвал нелюдь, не оборачиваясь.
Но Зурган, старший конюх, исчез вместе с остальными, опасаясь справедливого гнева Секиры.
Огромный воин пробормотал что-то на непонятном языке. Как будто прорычал. И обернулся. «Все», – понял Ахмази.
– Ты. – Тонкий когтистый палец указал на мальчишку, так что никаких сомнений не осталось – он. Именно он. Евнух-недоросль. Случившийся на свою беду в конюшне, когда взбесилась Марджа.
Ахмази глотнул по-птичьи. И вытаращился на эльфа чернущими глазами.
– Там, в закутке. – Нелюдь осторожно погладил кобылу по хищной морде. – На полке мази разные. Выбери черный горшочек с серой крышкой. И зеленый кувшин с отбитой ручкой. Тащи сюда. Понял?
Ахмази кивнул. Но не сдвинулся с места. Он понял, что ему что-то сказал красноглазый дэв, который, наверное, таких вот мальчишек ест на завтрак. Но смысл сказанного ускользнул. И как назло некому было спасти от чудовища.
– И чего ждешь? – как-то не по-дэвски поинтересовался дэв. А потом улыбнулся. И Ахмази сдуло с загородки. Таких клыков он не видел даже в снах, после того как выслушивал на ночь несколько страшных сказок, что рассказывали друг другу красавицы в гареме.
– Горшочек черный. А кувшин зеленый. Не перепутай, – рявкнуло вслед.
Сам дивясь собственной смелости, Ахмази не усвистал на залитую солнцем улицу, а отправился послушно в указанный закуток. Горшочек и кувшин там действительно имелись, хотя и непросто оказалось отыскать их на заставленной множеством мазей и настоев полке.
До этого Ахмази и не знал, что лошадям нужно разнообразных лекарств не меньше, чем капризной старой Жайсане, матери халифа, которая вечно жаловалась на немощь и болезни.
Потом парень стоял рядом с совсем уже спокойной Марджей, держал, готовый подать, полоски ткани, пропитанные мазью, слушал, как Секира разговаривает о чем-то с кобылой то на муэлитском, то на других, незнакомых, странно звучащих языках. Слушал. И, набравшись смелости, спросил:
– Позволительно ли будет недостойному узнать, почему вы говорите с лошадью, как будто она понимает?
Эльф осторожно отпустил округлое копыто Марджи. Разогнулся. Внимательно посмотрел наАхмази и прорычал:
– Это ты – недостойный? Недостойные поразбежались да в навозных кучах от меня попрятались, понял, пацан? Ахмази не понял. Но на всякий случай кивнул.
– А лошадь. – Нелюдь вновь взял ногу кобылы. – Она ведь боится. Не понимает, что зла ей никто не хочет. С ней говорить надо. Не важно что. Важно – как. Так с детьми несмышлеными говорят. И с женщинами… – Он осекся. Молча взял у мальчишки очередную полоску ткани. Туго перебинтовал поврежденную бабку.
– Ну вот и ладно. – Секира выпрямился. Протянул Мардже засохший кусок лепешки. Лошадь захрустела, закивала головой. – Отнеси на место. – Он кивнул Ахмази на горшочек и кувшин.
– Слушаюсь и повинуюсь, – машинально брякнул мальчишка, хватая снадобья.
Он добежал до закутка, поставил все на место, точно туда, откуда взял, – жизнь во дворце приучает к подобной осторожности. Заспешил обратно, смутно надеясь, что успеет выйти из конюшни сразу вслед за нелюдем, чтобы видели все: он, Ахмази, не испугался. И остановился, едва не споткнувшись, когда понял, что эльф поджидает его у денника.
– Чего встал-то? – Телохранитель халифа неспешно набивал длинную узорную трубку. – Пойдем. День у меня сегодня свободный, у тебя, я вижу, тоже. Не сочтешь за труд со стариком на рынок прогуляться?
– С каким стариком? – выдавил Ахмази, еще не веря, что счастье валится ему прямо в руки.
– Да со мной. – Нелюдь вышел на улицу и угрюмо обозрел широкий двор. – Только сперва, если не возражаешь, я конюхам выволочку устрою. Да отправлю плотника разыскать. Подождешь?
И поморщился, показав клыки, когда увидел немое обожание на смуглом лице скопца.
Эльрик так никогда и не объяснил Ахмази, почему взял под опеку мальчишку-раба, да еще и евнуха. Взял и все.
Зачастую он и себе самому не мог объяснить собственные поступки.
«Будет Свет и будет Тьма, и будут они вместе, и будут они воевать, но быть друг без друга не смогут. Будет Свет и будет Тьма, и все в мире выберут ту или иную сторону, ибо невозможно не сделать этого. Будет Свет и будет Тьма, и забудут все, что так было всегда, и схватятся в битве между собою».
Так это или не так, трудно судить смертному. Муджайя учил, что нет Бога, кроме Джэршэ. Он говорил не о Свете и Тьме, но о Пламени и Мраке. Зато Тьму и Свет поминал частенько Секира.
И наплывали, сменяя друг друга, воспоминания. Путались во времени, толпились, не помня очередности. Когда-то – когда? – понял Ахмази, что действительно равны противостоящие друг другу Силы. А потом, позже, понял еще и то, что не противостоят они. Что нелюди и люди сами придумали войну Света и Тьмы, Пламени и Мрака. И что далеко не все народы верят в то, что война эта идет.
Есть веры жизни. И есть веры смерти. Это Свет и Тьма. Но без жизни смерти нет – это очевидная истина. Так же как не может быть жизни без смерти. Откуда же тогда война? И зачем было придумывать ее?
Когда-то Секира рассказывал, а Ахмази внимал, приоткрыв рот, жадно ловя каждое слово. Запоминая. Сопоставляя. Делая выводы.
Потом, когда юноша-скопец выучился грамоте, они поменялись ролями. И уже Ахмази рассказывал, торопясь, взахлеб, спеша поделиться прочитанным. И слушал Секира. Внимательно слушал. Очень приятно рассказывать, когда слушают так. Редко-редко, но бывало, что прерывал нелюдь поток слов и эмоций, рвущийся из парня. Спрашивал. Уточнял.
