недавно я мог смотреть лишь снизу вверх. Я и сейчас не был достоин большего. Скорее наоборот. Но я был сильнее.
Он не смог встать, когда придержал я свою магию. Не смог. Но пытался. И даже сделал несколько шагов. Однако ноги отказались держать, и хисстару – боги, хистару! – пришлось ползти по коридору. Я не помогал ему.
Я не настолько спятил, чтобы коснуться его. Узкая дверь – не заметишь, если не будешь искать специально, – открылась бесшумно, когда мой проводник царапнул тонкой бледной рукой по узору, нажав что-то в замысловатых завитках – Открылась, и Сила дохнула на меня, как недавно дохнул ветер, разгоняя мороки гнилого мира. Дохнула, сплетаясь с моей собственной мощью. Сила, исходившая из темного провала в центре.
Клинок был там, без сомнения. А здесь, возле двери, опираясь спиной о косяк, сидел хисстар. Я увидел его лицо.
До этого он отворачивался, да и судороги, что били это сильное, гибкое тело, не давали приглядеться. Он сидел, опустив глаза. Почти не дыша. Губы были искусаны, и кровь испачкала узкий упрямый подбородок. Алая кровь. Хисстар был человеком.
А потом, то ли отдышавшись, то ли осознав наконец тишину, он поднял глаза. И такая мука была в них, такая боль… То, чем терзал я его плоть, не шло в сравнение с пыткой, которая терзала сейчас его душу. – Предатель. – Веки опустились. Острые черные ресницы, мокрые от невольных слез, бросили на скулы полукружья теней. – Темный поймет – Он-то простил бы. Я не прощу. Убей. Ты знаешь как.
И зачерпнув той Силы, что хлестала из глубины горы, скрутив ее, как скручивал собственную, я ударил в хисстара всей мощью, какую только мог осилить сам. А мог я много. И воин вспыхнул, огненным смерчем пройдя по комнате, сметая все на своем пути, выплавляя в камне стеклянистую дорожку.
Обожгло пальцы – это расплавилась, потекла серебряная оправа рубинового перстня. Я снял драгоценность и бросил на каменный пол. Звякнуло тонко. Задребезжало обиженно. Горько.
И стихло все.
«Как-то там сейчас Тарсаш?» – подумалось почему-то, когда я шагнул в провал.
День полета, скажу я тебе со всей откровенностью, принц, это достаточно много. А день свободного полета – это намного больше, чем много. И вообще, когда теория совпадает с практикой, такое событие заслуживает более пристального внимания, чем то, что я ему уделил. Хотя у меня есть смягчающие обстоятельства. Мне было не до сопоставлений.
Теория же гласит: тело в свободном падении нагревается от трения о воздух.
Я о теории вспомнил, уже когда вокруг полей, что я поставил, бушевало пламя – любо-дорого посмотреть. Причем я-то смотрел изнутри. А как оно выглядело снаружи, могу только представлять. И то с трудом.
И еще, знаешь, из головы не шли слова этого хисстара, сказанные перед смертью. Когда он говорил, что Темный простил бы, он ведь не меня, он себя имел в виду. Свою вину. То, что он считал виной, но что на самом деле ею не было.
Странное это чувство – осознание себя предателем.
Однако размышления размышлениями, а внизу, трудноразличимые за сплошной стеной огня, замаячили острые каменные колья. Не очень-то гостеприимные, несмотря на то, что поставлены они там были специально для гостей. Бывают такие гости, которые кроме посажения на кол ничего не заслуживают.
Я бросил себя аккуратненько между остриями. Огляделся. Узрел узенький проходец, скорее щель. А за ним открылась просторная пещера. От высоченного свода вертикально вниз уходила стена. Раскаленный докрасна, но еще не плавящийся камень. Пылающий жар. Оглушающая, чарующая Сила.
Да.
И скелет на полу.
Кто бы он ни был, он сделал все, что сделал я. И умер здесь. Ну, Эльрик? И что дальше?
Айнодор. Лассэдэлл
Элидор
Я оказался в самом центре праздничной кутерьмы. Не я создал ее, но я послужил причиной, и сейчас казалось, что я попал… как это называл Эльрик? в глаз бури? Что-то такое или очень похожее.
Плачущая мама.
Отец, словно светящийся от радости.
Наргиль, который умудрялся одновременно отдавать кучу приказов, радостно наворачивать круги около меня и весело пытаться охмурить мою Кину.
Ее я представил родителям, как только мне дали вставить хотя бы словечко. Кина попыталась было стушеваться в обществе их императорских величеств. Но сделать ей этого не позволили.
Как только прошло первое изумление и у встречавших закончились первые слова для дорогого блудного сына, нас отправили приводить себя в порядок и переодеваться с дороги. Как нам объяснили, вечером должно было начаться основное торжество.
Через полчаса ко мне зашел Наргиль.
Я к тому времени уже успел вымыться и одеться и теперь сидел у окна, рассматривая толпу эльфов, стремительно собирающуюся у дворца, и пытаясь осознать свое новое положение.
– Будут какие-нибудь распоряжения. Ваше Высочество?
– Ты в состоянии разговаривать о делах сейчас?
– Конечно, Ваше Высочество. – Наргиль перестал улыбаться.
– Насколько я помню, ты отвечаешь за внешнюю политику Айнодора?
