– Надо думать, я сильно тебя обидел, – медленно проговорил шефанго. Слова давались трудно, как будто позабылись все разом. – Хорошо, если так.
– Знаешь, – задумчиво сказал генерал, и серые глаза его стали мягкими, словно потеплели, – мы с тобой и вправду похожи.
– Я никогда не пытал. – Подкатила тошнота, и Эльрик на секунду прикрыл глаза. – У меня для этого всегда были палачи. Рабы.
– Хочешь сказать, что я тоже палач? Или раб? – Зигфрид кивнул. – Опрометчивое заявление.
За окнами была ночь. И свет уже не просачивался в узкие щели между портьерами.
Генерал поднялся из кресла. Достал из резного, красного дерева шкафчика бутылку с вином и два кубка. Разлил. Протянул один из кубков де Фоксу:
– Это хорошее вино. Эллийское.
– Да пошел ты, – вяло посоветовал Эльрик. – У тебя ко мне дело или ты заставил меня скакать через всю страну, чтобы «наказать»?
– Пей, – спокойно сказал генерал. И все встало на свои места. Точнее, де Фокс вспомнил свое место. Потому что не смог отказаться и даже отвернуться не мог, чтобы не видеть, как он, он сам, послушно берет кубок.
– Молодец. – Зигфрид с удовольствием сделал глоток. – Теперь к делу. Тебе нужно подлечиться, сам понимаешь. Но это сделают здесь, в Готхельме. После ты отправишься к себе в империю. Хватит уже шляться по Материку, пора вспомнить, что ты правитель. А сейчас мне нужен твой Меч. Мне плевать, что он там собой представляет, но Рилдир зря не посоветует. Отдай мне клинок.
И это тоже был приказ.
Но выполнить его Эльрик не мог. Ведь Меч остался притороченным к седлу Тарсаша. А скакун сгинул где-то на перевале Великих Западных гор.
Только вот не выполнить приказ Эльрик тоже не мог.
Зигфрид еще успел бросить на шефанго изумленный взгляд, пытаясь сообразить, не потерял ли Торанго разум от боли и отчаяния…
Один только взгляд.
Пальцы сжались на витой рукояти, пачкая ее черным.
И сгинуло наваждение.
Но последний приказ генерала еще звучал, не успев рассыпаться в прах, в сиянии стройного лезвия. Приказ гласил:
«Отдай». Острием вперед, колющим ударом, грубым, страшным при работе двуручным мечом, Эльрик двинул клинок вперед и вверх, нанизывая Зигфрида на пылающее лезвие.
– Тасх рессе! – И перевел, глядя в широко распахнувшиеся ледяные серые глаза: – Возьми.
Только тогда гот закричал.
– Я никогда не пытал. – Эльрик медленно поворачивал Меч в теле Зигфрида, и ноздри его раздувались, вдыхая запах крови. – У меня были для этого палачи…
Охрана беспомощно била в тяжелую двустворчатую дверь. Зигфрид кричал. Крики раздражали, и Эльрик сделал так, чтобы голос гота не был слышен.
– Но здесь у меня нет палачей. – Шефанго двинул Меч вверх, расширяя рану. Серые глаза человека были полны боли и безумия. – Кроме тебя. – новый поворот клинка. – А ты немного занят.
Он рывком выдернул Оружие из тела генерала. Тот упал на пол. Живой. Все еще живой. Хотя казалось, что крови из него вытекло уже больше, чем может быть в одном человеке.
– Кровь – это жизнь, – равнодушно заметил де Фокс. По-прежнему не вставая с кресла, он одним движением клинка отрезал Зигфриду руку. Ту, на которой был старший перстень.
– Очень хороший Меч, – тихо сказал Эльрик генералу. – Он режет камень, как масло. Я уж не говорю про живую плоть. Да ты и сам видишь…
Вряд ли Зигфрид слышал его. А если слышал, то вряд ли понимал.
Но шефанго не думал о таких мелочах. Он думал о том, что шевелиться слишком больно. А без этого не поднять с пола отрезанную кисть. Под пристальным взглядом алых глаз рука, украшенная Перстнем, повисла в воздухе.
А сознание привычно скользнуло по плоскости Меча. И ждущий у выхода Зверь понял, что выхода больше нет.
Паучий Камень, когда Эльрик стянул его с пальца Зигфрида, распался на четыре перстня, из которых лишь один был отмечен черной кляксой, словно внутри камня и впрямь распластался паук.
– Гадость какая. – Все так же спокойно император провел камнем по лезвию и высыпал на ковер щепотку пыли. Все, что осталось от старшего перстня.
С оставшимися он поступил точно так же. Потом поднялся, опираясь на Меч. И клинок, словно был он обычным оружием, уперся в мраморный пол, а не вонзился в него. Эльрик посмотрел на все еще живого генерала. Отрезал готу голову и «исчез» из холодного, сумрачного, залитого кровью кабинета.
Эльрик де Фокс
Доходило до меня медленно.
Сначала появился Тарсаш. Просто вышел из леса, ткнулся мордой в лицо, вздохнул тяжело и жалобно. Мол, что же ты, Торанго, бросил меня в горах одного? Друзья так не делают. Может, хоть сухарик дашь?
Сухарика у меня не нашлось.
Потом стало доходить остальное.
То, что из холодного замка я попал на продуваемую мокрым ветром просеку. Именно просеку, а не поляну. То, что здесь относительно светло, а в Готхельме был уже поздний вечер. И еще – что где-то совсем рядом шумело море.
Потом я пробовал встать. Раза три, наверное. И в конце концов передумал. Так и остался валяться, лениво размышляя, замерзну я еще больше или нет, когда придет ночь. Она ведь придет. Попозже, чем в Готхельм, правда, но тем не менее.
И только сообразив, что выбирать все равно не приходится, раз уж я валяюсь на травке и встать не могу, я вспомнил про Меч.
А он лежал рядышком. Тихий такой. Обычный-обычный. Разве что красивее всех других виданных мной клинков. И не верилось – хоть и помнилось прекрасно, – что из пустоты возник он у меня в руках, стоило позвать. Стоило лишь представить его в ладонях.
Я погладил Меч. Лезвие было теплым.
Тарсаш хрустел травой и, кажется, не очень на меня обижался. Ну и хорошо.
А Зверь, тварь такая, притих. Озадачился, надо полагать. Только- только нашел он себе выход в магии, а тут и его перекрыли.
Может, и стоило мне побояться, хотя бы для приличия. Заподозрить
