Последнее небо

прикушенные губы, капли пота на лбу, серебряные проблески седины в черных, жестких как проволока волосах.

«MAY DAY»

Богата на чудеса Цирцея. Нет, не Цирцея. Люди. Ох и подобралась же команда! Колдун с мертвыми головами, сумасшедший убийца, пилот, умеющий летать, а теперь еще и этот…

Губы против воли растягивались в улыбку. Радость. Необъяснимая и непонятная, светлая, как небо, радость от чуда, что рождалось на глазах. Как будто вновь танцует среди молний хмельной от радости болид. Как будто снова рвется вперед машина Гота, рвется, презрев законы мира, сквозь все границы, ломая все барьеры, — вперед!

Чтобы спасти.

Может быть, в этом и смысл? Может быть, именно так это и происходит? Для того чтобы перешагнуть барьер, нужно думать не о себе. Спасать — не себя. Другого. Зверь спасал свою машину. Гот — своего сержанта. А Кинг, громила Кинг, спасал тех, кто еще был жив.

И убивал Зверя.

— Я не собираюсь умирать. — Зверь перерезал горло Ворону, забрал жизнь, только сейчас поняв, как сильно проголодался. — Я выберусь… попробую выбраться…

Теперь Пуля. Мало. Как мало! Сколько жизней нужно, чтобы выжить?

— Если я смогу не умереть здесь, если смогу подчинить их всех…

Крутой. Они всегда были вместе, Крутой и Пуля. Так и умерли.

—...я вернусь на Землю сам. Живой.

— Если тебя убьют, я помогу тебе вернуться, — кивнул Демир, наблюдая за методичной работой Зверя.

Три посмертных дара. Теперь — Гад. Четыре. Мало… Трепло… Мало! Проклятие! Сколько их придет сюда? Сколько смертей явится по твою душу, Зверь?!

Он поднялся на ноги, удивленно отметив, что даже в горячке убийств не забыл надеть хирургические перчатки. Вот ведь великая сила привычки. Если бы не изгвазданная до полной потери товарного вида броня, можно было похвалить себя за чистоплотность.

— А этих? — Демир указал на Кинга, на Джокера, на Улу, мирно спящую в уголке. — Тебе не хватит пяти жизней.

— Мне и восьми не хватит, — буркнул Зверь. Он вытер окровавленный нож. Подобрал винтовку Гада и одним выстрелом разнес пульт связи. Сразу стало легче.

— Ты так и не понял. — В ровном, дружелюбном голосе Искусителя скользнули нотки раздражения. — Нельзя оставаться в коконе, Зверь. Нельзя всегда быть личинкой. Гусеницей, умеющей только ползать и жрать. Ты застыл между волком и человеком и боишься двинуться с места. Это смешно, неужели ты сам не видишь? Человек не убил бы вообще никого. Волк — зарезал бы всех. Ты останавливаешься на половине, но какой в этом смысл?! Сделай шаг вперед. Один шаг, волчонок.

Смысла и вправду не было. Если подумать. Но думать он устал, так же, как тремя днями раньше устал удивляться. Зверь не хотел убивать.

А вот это и вправду смешно.

Но, осознав свое нежелание, он обрадовался, настороженно, недоверчиво, боясь спугнуть… обрадовался. Нельзя убивать. Нельзя убивать Джокера, нельзя, ведь он сам, развяжи его сейчас, не станет убивать Зверя. Нельзя убивать Улу. Она сильная, ее жизни хватило бы надолго, но… нет, нельзя. Не хочется. А почему — не важно. Причины не важны. Важен результат. Нельзя убивать Кинга. Он сделал невозможное, этот поседевший великан, из-за него убьют Зверя, но и это не важно. Важно, что Кинг сумел, сумел научиться летать. По-своему. Наверное, он назовет это как-нибудь иначе.

Вернуться на Землю живым не получится. Значит, придется возвращаться мертвым. Страшно? Пускай. Главное сейчас не упустить, не потерять снова это странное, очень важное, не имеющее названия… Как это называется, когда не хочешь убивать тех, кто не хочет убить тебя?

— Мальчишка! — рыкнул Демир. — Глупец! Тебе не дано, не дано, понимаешь?! Ты выродок, Зверь, мутант, единственный из семьи, кто не умеет, не способен стать человеком. Ты лучший из них, ты — настоящий волк, так стань волком! Ну же, мальчик мой! Сделай это, и я уведу тебя отсюда, против правил, против законов уведу. Живым.

Зверь положил оружие на операционный стол. Снял перчатки. Бросил их, грязные, туда же, где лежала первая пара.

Пятно света за спиной у вскочившего с кресла Демира, стало уже совсем большим. Почти в рост человека. Сквозь тусклое сияние проступали неясно, как на плохой видеозаписи, контуры деревьев. Кажется, сосен. И небо.

Может быть, этот самый портал откроется раньше, чем «Скиф» высадится на Цирцею? Сколько прошло времени из обещанного гостем часа? Сорок семь минут. Дерьмо. Казалось, что больше. Высадка на поверхность в боевом режиме — это двенадцать минут. Надо же, как оно ровненько выходит. У Гота будет целая вечность. Шестьдесят секунд. Сколько раз он сможет убить за это время? Минимум — пятнадцать. Это если стрелять в импульсном режиме. А один такой выстрел забирает сразу несколько жизней. Сколько их у тебя в запасе, Зверь? Четыре с небольшим.

Можно убить Гота и этих троих, тогда ты выживешь, парень, ты справишься. Гот, Кинг, Джокер — каждый из них стоит десяти обычных людей…

Нельзя.

Но тогда — смерть.

Неужели быть человеком означает умирать?

Довольно глупо. Особенно если учесть, что человеком тебе не бывать. Глупо. И смешно. Люди они все такие. Смешные и глупые. Однако живут ведь как-то…

— Даже если ты успеешь уйти. — Это Демир. Кажется… нет, не кажется, так и есть, он не разочарован, больше того, доволен чем-то. — Даже если ты успеешь уйти, это не спасение, малыш. Лишь отсрочка. Сколько ты проживешь там, в раю? Несколько десятков лет. Как только смертное тело износится и ты станешь наконец собой, тебя уничтожат. В том мире не любят твою семью. Из рая ты попадешь в ад, волчонок. В огонь.

Сердце, став ледышкой, больно ударило в ребра. Страшно. Рев пламени за спиной, обжигающий хохот. Не спастись…

— Пусть.

— Я не смогу вытащить тебя оттуда.

— Ты сделал достаточно много. Спасибо. Дальше я сам.

— Как знаешь! — Демир протянул руку ладонью вверх. — Возьми, — словно бросил невидимый теннисный мяч, — у тебя есть тринадцать минут на то, чтобы понять, от чего ты отказался. Целых тринадцать минут. Убьешь своего летуна, и это станет твоим навсегда. А я помогу тебе вернуться домой. Одна смерть в обмен на целую жизнь, волчонок. Ты никогда Не жил по-настоящему, попробуй, каково это.

И мир вокруг изменился.

Словно распахнули пыльное окно, а за ним, не закрытое больше грязными стеклами бесконечное небо. Синее, холодное небо, что начинается там, где заканчивается земля. А под ногами планета. Вся. Живая, зеленая, замершая настороженно: кто ты?

Машины, когда их разбудишь, спрашивают: «кто я?»

Пристальный взгляд Той, что правит джунглями. Хмурая улыбка переменчивой владычицы океана. Ледяное любопытство хозяйки льдов. И все это вместе — Цирцея:

— Кто ты? Чего ты хочешь от меня?

Зверь едва заметно пожал плечами. Он ничего не хотел. Только выжить, но в этом планета не смогла бы ему помочь.

А ощущение было странное. Всемогущество? Наверное, все-таки нет, но, обрушившись вот так, сразу, одолженная сила казалась именно им.