тебе за помощью, — произнес уже спокойнее, — но, рассудив здраво, я решил, что будет лучше, если все случится само. Как бы само. И следующей жертвой был выбран Чавдаров. Однако ты не понял. И все пошло наперекосяк. Я переоценил тебя, мальчик, а может, недооценил. Вместо нормального человеческого страха, вместо хотя бы нормального человеческого сомнения я получил обычную твою безмолвную исполнительность. Ты не задал ни одного вопроса. Ты не потребовал объяснений. Ты взялся убить этого человека так же спокойно, как убивал всех других. И не убил. Впрочем, этот твой промах все равно пошел мне на пользу, потому что сейчас я нужен Весину. лишь через меня он может отыскать тебя. И, знаешь, он уже не мечтает о поводке, он уже готов к сотрудничеству, к сотрудничеству взаимовыгодному. Ты подумай об этом, Зверь, подумай, не отмахивайся сразу. Ну сколько еще ты проживешь в бегах? Год, два, может быть, пять. Не больше. Как только министр решит, что пользы от тебя ему не будет, за тобой начнется охота. По всем правилам. Ловить будут не тех многих, за кого ты так успешно себя выдавал, ловить будут не десяток или полтора орденских убийц, ловить будут тебя, тебя лично, и как бы ни был ты хитер, от этих охотников тебе не уйти.
— Уже боюсь, — кивнул Зверь. — А себя вы видите в роли егеря? Знатока животного мира, так?
— Если ты не согласишься на сотрудничество, у меня не останется выбора.
— Ну вы даете, магистр! Какой выбор? Вы умирать едете, не забыли? — Убийца рассмеялся, автомобиль рванулся с места.
У Смольникова потемнело в глазах. Пятикратное ускорение придавило к креслу. А Зверь гнал, гнал послушную, радостно урчащую машину. По экрану спидометра летели, сменяя друг друга, числа: 250, 270, 290…
— Прекрати! — вскрикнул магистр, разглядев пугающие 320.
— Ей нравится, — спокойно заметил Зверь.
330, 350…
Машина, как комета, неслась сквозь ночь. Пальцы Зверя ласкали руль, скользили по кнопкам переключения передач.
Совершенно не к месту и не ко времени, вместо того, чтобы искать выход из безнадежно опасной ситуации, Смольников вспомнил вдруг, как однажды, один-единственный раз в жизни, спросил своего воспитанника, по каким дорогам и за какой срок доберется тот из Москвы, скажем, до Владивостока. При условии, что пользоваться услугами аэрокомпаний нельзя. Настроение такое было, хотелось как-нибудь пошутить, а никого, кроме Олега, под руку не подвернулось.
Тот задумался на секунду, а потом ответил совершенно серьезно:
— Двенадцать часов.
— Да? — хмыкнул Смольников. — Что ж не за десять?
— Я доберусь за десять, — спокойно сказал Олег, — но вы-то не верите даже в двенадцать, значит, мне придется взять вас с собой. Не люблю, когда мне не верят. Вы по дороге раза четыре будете блевать с перепугу, и на то, чтобы привести вас в норму, уйдет время, еще вы, конечно же, будете пытаться сбежать где-то на первой трети пути, мне придется ловить вас, что тоже делается не быстро…
Игорь Юрьевич скис от смеха и продолжал смеяться, пока не обнаружил себя сидящим в тесноватом салоне болида «Тристан-14». Легкая машина взвилась в небо. Смольников, еще не веря, глянул вниз, на слившиеся в зеленые полосы кроны деревьев, и тут же, с легким смешком, Олег закрутил болид в бочку. Магистра вывернуло в невесть откуда взявшийся бумажный пакет, а дальше было несколько часов ада. Кромешного ада. Дважды Смольников пытался сбежать, когда «Тристан» опускался на заправках, но на смену топливных баков у техников уходило меньше минуты, слишком малый срок, чтобы выбраться из ремней, открыть колпак и выскочить на благословенную землю.
Полет до Владивостока занял десять часов двадцать семь минут.
Обратно Смольников ехал монорельсом, и все четыре дня проклинал себя за то, что не учел, подначивая Олега, его совершенно невероятные для обычного человека взаимоотношения с машинами. Любыми. В том числе, разумеется, и с болидами.
Экзекутор встретил его на вокзале в Москве. Осведомился, как прошла поездка. Предупредительно распахнул перед магистром дверцу очередной своей четырехколесной игрушки. Игорь Юрьевич глянул на искреннюю улыбку убийцы, покачал головой и вызвал собственного шофера.
Олег не обиделся.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
Олег в некотором роде анимист. То есть он одушевляет многие из окружающих его предметов: оружие, машины, свой дом… и не только свой. Собственно, потому он и не любит брать жертву в ее… гм, логове. Поговорку насчет того, что в своем доме и стены помогают, мальчик воспринимает вполне серьезно, и мне кажется, у него есть на это основания. Да-да. Я не суеверен и уж тем более не склонен к анимизму, но как прикажете расценивать то, что дома у Олега никогда ничего не ломалось. У него три убежища, так сказать, официальных, тех, о которых мне известно, и по крайней мере за них я ручаюсь. Никогда. Ничего.
А его автомобили? А болиды? Последнее приобретение — всеми проклятый «Тристан-14», самая капризная модель… Что? Дорогая? А сколько, по-вашему, стоит подобный специалист? Разумеется, я платил. Кстати, Олег, во-первых, стоит таких денег, а во-вторых, цену его работы всегда определяю я сам, и он не спорит. Хотя мог бы. Да.
Что с болидом? Да ничего с болидом, я просто привел его как пример. Модель экспериментальная, самая сложная, про четырнадцатые «Тристаны» чего только не говорят. Вы знаете, как Олег любит развлекаться? Он летает в грозовом фронте. Так-то вот. А на машине хоть бы краска поцарапалась.
И с автомобилями то же самое. Ведь невозможно по нашим дорогам ездить под четыреста километров… Нет, извините, я к преувеличениям не склонен. Вы поймите: эти твари его любят. Твари — определение неуместное, но как еще прикажете называть предметы, недвусмысленно выражающие свою привязанность? Я это слово использую для доступности, для яркости образа, если угодно.
Вы вот высказывали претензии по поводу того, что у меня нет ни одной фотографии Олега, ни одного его, так сказать, реального изображения. Полагаете, я ни разу не пробован? Пробовал. Поначалу. Но, знаете ли, постоянно что-то мешало. То пленка засветится. То батарейки вдруг сядут. До смешного доходило: я забывал снять крышку с объектива. М-да.
Лето на Урале в этом году выдалось жаркое. Еще теплее, чем прошлогоднее. Тридцать пять градусов в тени — метеорологи диву давались, а похолодания все никак не предвиделось.
Небо над Екатеринбургом было темно-синим и вязким, как гуашь. Между небом и крышами дрожало мерцающее марево.
— Дышит город, — заметил Зверь, останавливая машину и кивая на призрачно трепещущий воздух, — греется. Знаете, сколько людей умирает в такую жару? Города любят, когда люди дохнут. Выметайтесь, магистр. Спуститесь по улице вниз и, через сад, к церкви. Когда войдете в молельный зал, вспомните то, что я приказал вам, и выполните приказ. Вперед.
Смольников медленно шел по аллеям старинного сада. Мимо огромных деревьев с густой, темной листвой по берегу неглубокого, гладкого пруда с белой ротондой, молча застывшей над водным зеркалом. По узкой аллее, чуть в гору, к синеющей за белым приземистым дворцом златокупольной церкви.
Было тихо. Почти безлюдно. В прохладной тени звенели робкие городские комары. Никому, кроме них, не было дела до главы государственного департамента, неспешной походкой идущего под шепчущимися кронами старых-старых лип.
Мощенная плитами площадь перед папертью тоже была безлюдна. Только побирушки выжидательно крестились, опустив глаза, не глядя на импозантного мужчину в дорогом длинном плаще.
А тот оглянулся на город, скользнул взглядом по памятнику покорителям космоса, что мирно соседствовал с церковью на вершине одного холма. Взглянул на купола. Поднял руку. И перекрестился. Неуверенно, медленно, словно делал это в первый раз или вспоминал, как кладется крест после очень- очень долгого перерыва. Решительным шагом миновал нищих, игнорируя негромкую скороговорку: «подайте-Христа-ради-храни-вас-Бог», толкнул высокую резную дверь и исчез в полутьме храма.
