сверху вниз. — Ты меня и вправду убил, Олег, но не отпустил, понимаешь?
Он молча покачал головой.
— Посмертный дар такая странная вещь, — задумчиво произнесла Маринка, — особенно самый первый посмертный дар. Ты ведь не хотел убивать меня. Ты не хотел. Но проснулся тот, кого ты называешь «Зверь».
— Удобное оправдание.
— Не перебивай меня. Почему ты не убиваешь детей?
— Смысла нет. В них сила… рассеяна… — Зверь виновато шевельнул плечом. — Не знаю, как объяснить. Слов таких нет.
— И слава богу, — вздохнула Маринка. — Если бы еще и слова такие нашлись… Сила в детях похожа на облако, да? Она вроде и есть, а взять почти нечего. Это потому, что ребенок еще не созрел. Не нашел себя. И со мной получилось так же. Я в тринадцать лет была по большому счету ничем.
— Нет.
— Конечно, нет. — Ласковая улыбка. — Для тебя. Для тебя, Олежка, во мне воплощалась немалая часть мира. Ты себе этого мира без меня не представлял. Я сама не знала тогда, кто я, зачем, для чего. А ты знал, что я для тебя. И не дал мне уйти. Так что, пока ты живешь, я живу тоже. Не спрашивай, где. Я и сама не знаю. Но, как видишь, живу, меняюсь, взрослею. Умнею, может быть? Я стала умнее?
— Ты стала ехидней.
— И это я слышу вместо искреннего раскаяния от человека, который меня буквально разрезал живьем на кусочки… — Она вдруг осеклась, прикусила губу. — Извини.
— Ты первая жертва, которая передо мной извиняется, — хмыкнул Зверь.
— Правда, Олег, извини. На самом деле я мертвая и на жизнь смотрю немного по-своему. То, как ты убил меня, не имеет значения. И даже то, что ты убил, не важно. Я не знаю, кем бы стала. Но то, что есть сейчас, мне нравится. Боюсь, остальные твои… как ты говоришь, жертвы, не могут сказать того же самого. Но со мной получилось то, что получилось. Хотя ты, конечно, предпочел бы некую призрачно-идеальную женщину, да? Вместо вполне живой ехидны?
— Я предпочел бы не убивать тебя.
— Это дело прошлое. Скажи, ты согласился бы сейчас начать все заново и не убивать меня и никого больше?
— Какая разница?
— Мне понравилась мысль об исповеди. Он ухмыльнулся:
— Мне исповедоваться не положено. Я не той конфессии.
— Ты знаешь, почему там, в лесу, во время пожара, мог слышать только мой голос, а сейчас и слышишь меня, и видишь… — она освободила руку, снова провела ладонью по его лицу, — и осязаешь?
— Сообщающиеся сосуды. — Зверь едва не мурлыкал под ее пальцами, — Ты мертвая, я — почти мертвый. В пожаре у меня было больше шансов выжить. Зачем ты спрашиваешь?
— Тест на сообразительность. Я бы с радостью оставила все, как есть, чтобы побыть с тобой подольше, но ты вот-вот умрешь, а умирать тебе нельзя, я уже говорила.
— Почему?
— От этого всем будет плохо. И тебе, и людям. С тобой живым еще можно уживаться, даже польза от тебя есть, а какие силы высвободит твоя смерть, я просто не представляю.
— Бред. Извини, конечно, но безобиднее покойников только белые мыши. И то не факт. Мыши кусаются.
— Ну, конечно! — Маринка снисходительно кивнула. — Кому, как не тебе, знать толк в мертвых? Я тебя так могу укусить — не то что мыши — крокодилы обзавидуются. Веришь?
Она широко улыбнулась. Демонстративно сверкнула удлинившимися вампирьими клыками:
— Веришь?
— Я в сообщающиеся сосуды верю, — напомнил Зверь, нисколько не впечатленный демонстрацией. — Меня ты, может, и укусишь. А живой человек тебя даже увидеть не может, куда там почувствовать? — Он поморщился. — Не вздыхай так, еще не хватало, чтобы ты во мне разочаровалась. Я не хочу умирать, но у меня в резерве ничего не осталось, так что выбирать не приходится.
— Почему ты не убил кого-нибудь из солдат?
— Выйти не смог. Забыл, как двери открываются.
— Почему ты раньше этого не сделал? Олежка, ты же знал, что запас истощился. Ты же с самого начала это знал. Ваше падение на эту землю съело весь твой резерв. Двадцать жизней. Не одна твоя, а двадцать, ты ведь спасал всех, не только себя.
— Так вот куда оно ушло! — Зверь рассмеялся, потом выругался, потом его снова разобрал смех. — Ты умница, Маринка. Ты умница, а я — идиот.
— Так оно обычно и бывает, — наставительно сказала она.
— Все верно. — То ли в ответ на ее слова, то ли в продолжение собственных мыслей. — Уходить в космос было верной смертью; уходить в «подвал» на месяц — та же беда. Значит, посмертные дары ушли на то, чтобы нас выкинуло хоть куда-то, где можно жить. А я, дурак, голову ломал: почему «Покровитель» вывалился из прыжка так быстро, да еще на пригодную для жизни планету? Но, кстати, — Зверь сделал наставительную паузу, — я не знал, что резерв исчерпан. Я только сейчас понял, куда он делся, так что…
— Когда ты убил того мальчика, немца, ты же понял, что его жизнь — первая в копилке.
— Я не понял. Мне это просто показалось. То есть мне показалось, что показалось… Мать… извини… — Он вздохнул. — Истероидный тип, так это, кажется, называется. Так вот, мало ли кто что почуял? По здравом размышлении я решил, что… — Зверь задумался, подсчитывая. — Ну да, что порядка тридцати жизней исчезнуть просто так не могут. Одна-две на массовый гипноз сразу двух десятков человек — это вполне возможно, тем более что у меня не было опыта работы с группой без взаимного визуального контакта…
И снова сделал паузу. Взгляд был слегка изумленный.
— Как заговорил-то, — пробормотал он с усмешкой, — как дома с магистром… М-да. Ну, в общем, никак не тридцать.
— Зачем же, в таком случае, ты убил Резчика?
— Ну у тебя и вопросы! — Зверь приподнял бровь. — У меня вообще-то работа такая. Убивать Надо было пользоваться возможностью, пока никто еще не понял, что парень выживет.
— Знаешь, в каких случаях ты не можешь не убить?
— Когда есть возможность.
— Нет. Когда в запасе остается меньше двух жизней. Именно тогда ты начинаешь действовать помимо здравого смысла и собственных желаний.
— Только не говори, что я не хотел его убивать.
— Хотел, конечно. Но, независимо от этого, не убить не смог бы. А потом ты поиздержался: семь бессонных недель на строительстве нефтяной вышки, ночные бдения за компьютером, да еще сколько сил ты отдал этой… — Смуглое личико скривилось в брезгливой гримасе: — Этой рыжей толстухе. Слушай, Олежка, объясни мне, почему ты ее просто не трахал? Зачем нужно было делиться с ней силой? Ну, спятила бы она от переживаний, и что? Ты мог бы со спокойной совестью прикончить и ее.
— Ула полезна, — спокойно возразил Зверь, — мы без нее пропали бы.
— Только не ты.
— И я тоже.
— Ладно, — Маринка вздохнула, — тебе давно пора было обзавестись постоянной женщиной, а то рефлекс вырабатывается: отымел — убил. В общем, эта твоя рыжая — тоже показатель.
— И что она показывает? — улыбнулся Зверь.
— То, что ты меняешься. Снова становишься человеком
— Да?
— Да. Я помню, каким ты был раньше. Лучше, чем ты сам, помню. Магистр разобрал твою душу и собрал заново, но он использовал при сборке старые детали. Он научил тебя жить в мире с собой, однако
