Неужто султаны осмелились проявлять недовольство? Пфе! Все они должны понимать, что неповиновение Хозяину означает смерть. Не обязательно даже от ее, Эфы, руки. У Судира хватает умелых убийц. Свою змею Хозяин бережет для исключительных случаев.
— Она — не человек, — слышалось из-за стены. — Она действительно чудовище. Но чудовище разумное…
Эфа зевнула, ощерилась. Сверкнули за черными губами страшные длинные клыки. В келье было тепло, и она, едва не мурлыкая, свернулась на тахте, вытянув руку к жаровне. Острые когти переливались в тусклом свете горящих углей.
«Чудовище»? Да, разумеется! Не джинн и не ифрит. Не было в ней ровным счетом ничего демонического. Кто-нибудь из Тварей? Вполне возможно. Ни в книгах, ни в устных преданиях не упоминалось о таких, как она, и все же другого объяснения не находилось. Судир решил когда-то, что пусть будет Тварь. Эфа не спорила. Ей было все равно.
— Я долго пытался понять, что же отличает ее от остальных бойцов. — Голос Хозяина изменился, и Эфа зримо представила себе улыбку на сухих, бледных губах, — Дело не в цвете кожи, не в глазах, и даже когти и клыки не главное. Она другая не только внешне. Она другая внутри. И совсем недавно я понял, в чем же дело. — Судир сделал паузу, словно давая Мустафе обдумать сказанное.
Эфа вытянула шею, прислушиваясь. Она не очень любила разговоры о себе, по большей части они сводились к страшным рассказам о смертях. Новых и новых. Но Судир все равно заставлял ее выслушивать пересуды, сплетни, весь этот бред. Он говорил, что таким, как она, чуждым и чужим, необходимо знать, что думают люди. Знать и действовать сообразно этим знаниям. Сам-то Хозяин всегда говорил интересно. Говорил такое, о чем Эфа зачастую и не подозревала. Вот и сейчас…
— Да, я понял, в чем дело. — Судир вздохнул. — Она — дитя.
Короткий изумленный всхлип Мустафы. То ли смешок. То ли икота разобрала султана. Эфа фыркнула, развернулась гибко и, приподнявшись, прильнула глазами к смотровой щели.
Так и есть. Старый, сухой, как саксауловая ветка, и такой же скрюченный, Судир невозмутимо сидел, поджав ноги, и сочувственно смотрел на собеседника, который, надо думать, опасался в присутствии Хозяина давать волю смеху, а потому краснел, синел, бледнел, но пытался сохранить вид внимательный и серьезный.
— Посмеялись, Мустафа? — вежливо поинтересовался Судир. — Тогда слушайте дальше. Эфа — дитя. Ребенок. Она думает, как ребенок, и действует, как ребенок. Она убивает, потому что для нее это игра. Помните, мы ломали голову, почему она не хочет уйти в Лахэ, почему отказывается готовить таких же великолепных убийц. Мы объясняли, что это послужит на пользу всем барбакитам. Что горные кошки станут действительно страшным оружием. Мы говорили о целесообразности. А она не хотела нас слушать. Ей было скучно. В детской игре целесообразности нет. Она не стала убивать мальчика… Что ж, и это понятно. Видимо, правилами ее игры убийство детей запрещено. Подождем, пока она вырастет, и тогда в наших руках окажется сама Смерть. Смерть, которая уже не будет руководствоваться вообще никакими правилами.
— Вырастет? — Мустафа покачал круглой, наголо обритой головой. — Но она убивает для нас уже пятнадцать лет!
— И она изменилась, не так ли? Даже я заметил это, хотя все пятнадцать лет живу с ней рядом. А вы и подавно должны были увидеть, что змееныш превращается в змею.
— Я видел ее лишь мельком…
— Боитесь, — понимающе кивнул Хозяин. — Что ж, правильно делаете. Эфа не любит вас. Точнее, она вас презирает. Не вас лично, разумеется, а людей вообще. Именно поэтому приказы ей отдаю я сам. Всегда сам. И точно так же, после моей смерти, она станет слушать лишь того, кого я назначу наследником. Но это так, к слову. О чем мы говорили? Ах да! Эфа растет. Взрослеет. Пятнадцать лет, двадцать, тридцать. Я не знаю, сколько еще ждать. Но подождать стоит. Идеальный убийца не тот, кто слепо выполняет приказ. Идеальный убийца умеет думать и смотреть вперед.
— Но, Достопочтенный, такие опаснее всех. Это оружие, которое может повернуться в руке и поразить хозяина.
— Может. Если хозяин поведет себя не правильно. Разговор окончен, Правящий. Можете идти. — И когда за султаном закрылась дверь, Судир произнес в пустоту:
— Эфа, дитя мое, зайди к старику. Нам надо поговорить.
Она сидела рядом с жаровней, и блики огня играли на светло-серой коже. Просторная безрукавка скрадывала очертания тела. Тени путались в складках широких полотняных штанов. Эфа заплетала в косу свои длинные белые волосы и поглядывала на Хозяина. Иногда пламя отражалось в ее глазах, и тогда они вспыхивали белым. Судир давно должен был привыкнуть к этому, но каждый раз подавлял невольную дрожь. И лишний раз пенял себе за то, что так и не научился смотреть на Эфу, когда она снимала маску.
— Ты по-прежнему предпочитаешь мужскую одежду, — заметил он.
— Мужчина крупнее, чем женщина. — Голос у девушки был низким. Слишком низким, чтобы показаться красивым. — Когда я мужчина, эта одежда мне впору.
— Я не раз говорил тебе, что не люблю, когда ты меняешь пол.
— А мне нравится. — Она перевязала кончик косы шелковой лентой.
— Почему ты не убила мальчишку?
— Не знаю. — Эфа пожала плечами. — Не убила, и все. Пусть кто-нибудь другой убьет.
— Султаны недовольны.
— Я поняла.
— Что еще ты поняла?
— Что ты считаешь меня ребенком.
— И что ты думаешь?
— Думаю, что ты ошибаешься. Ведь ты можешь ошибаться, Достопочтенный.
— Могу, Разящая. Но смерть этого мальчика была очень важна для нас. Звезды предсказывают ему великую судьбу. А нам — гибель. Ты знала об этом и все же пощадила его. Почему? Взрослый человек всегда даст объяснения своим поступкам.
— Разве? — Эфа презрительно фыркнула. Красные глаза без зрачков прищурились насмешливо. — А я вот уверена, что как раз наоборот. Я женщина, Судир. А женщина никогда не объясняет свои действия. Женщина глупа.
— Что ж, — старик улыбнулся, — стань мужчиной и попробуй подумать.
— Не стану. — Черные губы недовольно скривились. — Я не правильно думаю, когда я мужчина.
— Да? И как же ты думаешь, можно узнать? Эфа замолчала надолго, глядя на огонь, багровеющий в прорезях жаровни.
— Я думаю, — медленно проговорила она, — что у меня нет к не может быть хозяина. Я думаю, что ваша правда — не правда, а ложь. Вы говорите, что нет Судей и некому Судить. Что Пламень и Мрак — это сказки, которые придумали себе люди вместе со своими законами. Что нет Добра и нет Зла, а потому нет добрых и злых поступков. Я знаю, что все это так. Но когда я мужчина, я думаю, что Судья есть. И этот Судья — я сам… сама.
— Чтобы судить, надо знать, как правильно, а правил не существует.
— Я — правила! — Эфа выпрямилась, отводя взгляд от огня. — Я знаю, где Зло и где Добро. Я устанавливаю Закон. Для себя.
— Если ты устанавливаешь Закон, кто мешает тебе нарушить его?
— Я же и мешаю. — Она досадливо махнула рукой. — Зачем говорить об этом, Судир? Я становлюсь мужчиной не для того, чтобы думать, а для того, чтобы брать женщин. Тело хочет любви, а я не хочу, чтобы брали меня, понимаешь?
— Может быть. — Старик пожал плечами. — Мне трудно судить. Я никогда не был женщиной. Не хочешь съездить в Лахэ?
— Хочу. Там умные люди. Я не нужна тебе здесь?
— Пока нет. Поживи там. Послушай, о чем говорят, чего ждут, к чему готовятся. И подумай заодно о том, почему все-таки ты не выполнила задания. Ступай. — И уже когда она была у дверей, Судир поднял
