Орнольф молча поднялся, взял с полки футляр со скрипкой и положил его на пол рядом с Пауком.
Тот глянул вопросительно, но все же откинул крышку. И уставился на скрипку. Выражение его лица стало… сложным. Орнольф, однако, умудрился не улыбнуться, даже подумав о том, что лицевым мускулам его Эйни крайне непривычно отзываться на те движения души, которые у людей называются «раскаяние», и «осознание себя полным придурком».
Чего там, он сейчас сам чувствовал себя так же, только раскаивался стократ сильнее.
— Забудь все, что я наговорил, — мрачно сказал Паук.
— Вообще все? Пункт о том, что ты будешь меня слушаться, я бы оставил…
— Забудь! — рыкнул Альгирдас. — Значит, это все духи? — он провел по струнам тыльной стороной длинного когтя
Звук получился ужасающий — Орнольфа передернуло.
— Ревность, злоба, жестокость и сладострастие, — подтвердил датчанин, — я их обнаружил, когда ты улетел. Пытался связаться с тобой, но ты не отвечал. И ни одной ловушки под рукой не нашлось. А из артефактов достаточной мощности — только скрипка, да твои мечи. Я решил, что за мечи ты мне голову отрежешь…
— Скрипка мне тоже дорога, — как бы между прочим заметил Альгирдас.
— Но скрипкой сгоряча ты большого урона не нанесешь.
Орнольф сказал это и задумался. Даже ему немедленно пришли в память не меньше десятка способов убийства при помощи скрипки.
— Ладно, я их съем, когда проголодаюсь, — Паук закрыл футляр, — но откуда они взялись?
— От Змея, полагаю. Если я правильно представляю себе то, что между вами произошло… маллэт! [62] — Хельг, не смотри так! — я же говорю: «если». В общем, Змей, чтоб не поддаться соблазну, вытеснил из себя все, что не соответствует самоощущению Жемчужного Господина, в том числе и этих гаденышей. Если бы в этот же момент он не выкинул тебя сюда, они бы просто вернулись к своим господам. А так, видишь: оказались в доме и прицепились, куда смогли.
— Но почему не ко мне?
— Потому что зараза к заразе не пристает, — проворчал Орнольф. — Ты с утра плохо соображаешь, я уже понял. Не к тебе, потому что это я способен на всякие мерзости, а ты, птаха моя, чист сердцем, и душа у тебя как бриллиант. Прозрачная и твердая. И хрупкая, кстати.
— Ах, я такой чувствительный! — Альгирдас возвел очи горе. — Все-таки мне стоило поколотить тебя перед тем, как болтать всякую чушь. И, кстати, забудь о крови Дигра, любовь моя.
Прежде чем Орнольф успел хотя бы сформулировать вопрос, Паук поймал его руку и продемонстрировал его собственные ногти.
Серебристо-серые. Не слишком приятный цвет, но… при чем тут? … Что?!
— Что это зна…
— Заткнись! — Альгирдас без предупреждения тяпнул Орнольфа за палец.
И оба заворожено уставились на потекшее из ранки густое серебро.
— Одна кровь на двоих, — пробормотал Паук как-то недоверчиво, — ты видишь, рыжий? Не только у меня твоя. У тебя — моя. И будь я проклят, если понимаю, почему это сработало…
Он и так был проклят. Однако на этом совершенно точно не стоило концентрировать внимание.
— Ладно, — в ярко золотых глазах Альгирдаса недоумение мешалось с восторгом, — какая разница, да? Я это сделал. А теперь скажи мне, что за вейлу я убил, и откуда она тут взялась? Это твоя женщина? Надеюсь, ты не очень расстроился? Она же страшненькая была… почти как смертная.
— Да нет… — пробормотал Орнольф, третий раз за утро теряя дар речи.
— Рыжий, — Паук внимательно заглянул ему в лицо, — ты только скажи, я тебе десяток других приведу. Даже, если хочешь, таких же страшненьких.
Время алого солнца прошло, и рассеялись остатки тягостного безумия. Новый день наступил — не самый лучший, и не самый легкий. Столько всего нужно было сделать!
Однако они позволили себе еще несколько минут передышки. И Альгирдас, уже понимая, что творит, сделал еще один глоток крови Орнольфа. Серебряной крови, такого же цвета, как у Тисэйд, иссушенной Пауком несколько часов назад.
Одна кровь на двоих. И кто сказал, что это обязательно должна быть кровь Дигра? Кровь фейри, право же, ничуть не хуже.
ЭПИЛОГ
Чтобы добраться до Владивостока они воспользовались ездовым демоном. Время поджимало. Орнольф хотел обыскать для начала хотя бы гостиничный номер Ады Котлярчук, и лучше было сделать это раньше, чем там появится кто-нибудь из смертных.
Демон для разнообразия принял вид мотоцикла, и Альгирдас даже пустил Орнольфа за руль.
Сам он уселся сзади, обвив ногами талию датчанина, и только фыркнул в ответ на замечание, что ездить так мало того, что опасно, так еще и неприлично.
Когда Паука волновали приличия?
Марину и лейтенантов сообразительные духи накачали алкоголем и снотворным, как лучшими лекарствами от стресса. Так что тягостные объяснения удалось отложить, если повезет, то — до вечера.
— Я не имел в виду, — сказал Орнольф, прежде чем тронуться с места, — не имел в виду, что хочу, чтобы Малышка умерла. Просто мне казалось, что эту проблему Волк должен решить сам. До того, как потеряет душу. Кто же знал, что он все забудет?
— Эй, — Паук сзади куснул его за ухо, — я только что пил твою кровь. Не нужно ничего объяснять. Поехали!
А в пустом номере, забытый на столе открытым, стоял ноутбук. И, в отличие от Ады Мартиновны, Касуру с Пауком не потребовалось много времени, чтобы сообразить, кто именно был шпионом Адама Элиато. Кто вел съемку. Кто мог проследить за почти любым моментом их жизни, слушать любые разговоры, приходить и уходить, когда вздумается.
— Тилли, — недоверчиво усмехнулся Альгирдас.
— Никогда не любил кошек, — соврал Орнольф. — Но ты же не заметил в нем ничего особенного.
— В котенке — ничего. Могу поспорить, я и сейчас ничего не замечу. Если где-то в зверушке спрятана человеческая душа, нужно быть ангелом, чтобы ее отыскать.
— Например, душа Лизютина, — Орнольф собирал диски, — унгана, которого ты съел. Элиато вполне мог распорядиться ею таким образом. А Лизютин умер где-то за полчаса до того, как Малышка нашла Тилли.
Они посмотрели друг на друга. Вопрос: «что делать с котенком» не нуждался в том, чтобы быть озвученным.
— Сентиментальные идиоты, — проворчал Молот Данов, отводя взгляд, — проще всего придавить зверушку по-тихому. У тебя же нет знакомых ангелов, чтобы отдать им Лизютина отдельно от кота.
— Значит, будут, — напевно проговорил Паук, взглянув на Орнольфа сквозь ресницы и улыбаясь так, что сердце у датчанина забилось с перебоями, — согласись, рыжий, и от проклятия есть польза.
