— Паук хочет сказать, что люди специально стараются не верить в то, что придумывают. Слишком боятся поверить в страшное. Они… то есть, мы, конечно… можем создавать настоящие кошмары. Настоящие… — повторил он упавшим голосом и наконец-то отвел взгляд от Альгирдаса. — Жуть какая, — пробормотал, скорее сам себе, чем остальным, — вы себе представить не можете, какая там жуть. Мы сойдем с ума от страха, но не перестанем придумывать, мы так устроены, что не перестанем, пока не умрем. С самого детства. Только дети верят, а мы — нет. И слава богу! Мы, чтобы не верить, выдумываем другое. Паук, ты ведь этого и не мог понять, правильно? Он не понимал, пока Орнольф не объяснил… зачем мы снимаем эти фильмы, пишем эти книги, делаем столько всякой ерунды, когда ужас… ох, блин, — голос, похоже, отказал и Макс сипло выругался. — Ужас отделен от нас такой тонкой стеночкой, — сказал он, переглотнув. — Такой тонкой…
— Дверцей стенного шкафа, — прошептала Маришка, поддаваясь излучаемому эмпатом страху.
— Но разве это не Межа была? — спокойно уточнил Дюха. — Стеночка, отделявшая нас от фейри. Она пропала, вот и полезло всякое.
— Ни хрена, — отрезал Макс, — всякое еще даже не оформилось. Оно все еще здесь, — он ткнул себя пальцем в лоб, — и чтобы оно здесь оставалось, мы придумывали страхи поменьше. Нелепые — подходящее слово. Паук как раз и хочет сказать, что если уж воплотились эти придумки — дурацкие, в которые никто, кроме детей и не верил… даже дети не верили… значит то, во что мы способны поверить гораздо легче и быстрей, тем более должно стать реальностью.
— Все правильно, — Альгирдас медленно поднялся. Несколько секунд смотрел на Макса сверху вниз, а потом вдруг наклонился и легко погладил его по щеке, — окагэсамадэ [78], Максим! Эраи! [79]
Вау! Маришка с Дюхой переглянулись, едва удержавшись от того, чтобы не засмеяться. Так стало легко. Так радостно.
Альгирдас бесшумно выскользнул в ночь. Макс сменил цвет с красного на пунцовый. Это же он сейчас дурел от радости, только, наверное, сам этого не понимал. Хотелось надеяться, что не понимает. Он наверняка думает, что Паук повел себя возмутительно, с точки зрения Макса Паук почти всегда ведет себя возмутительно, и Макс, слава богу, не понимает, как сильно и безнадежно он в Паука влюблен. Зато со всех остальных, по крайней мере за себя с Дюхой Маришка могла ручаться, мгновенно слетела душная пелена безнадежности и страха.
— Эмпат в отряде, — проворчал Орнольф, ни к кому конкретно не обращаясь, — это сущее бедствие.
Что правда, то правда. Безудержно улыбаясь, Маришка закурила. Макс, не спросясь, вытащил сигарету из ее пачки, прикурил от уголька и глубоко затянулся.
— Какого хрена он прикидывается педиком, а?! — жалобно воззвал он к Орнольфу. — Мы же знаем, что он вампир! Что за удовольствие корчить из себя… блин…
Орнольф весело фыркнул. Воздвигся на ноги — громадный, в темноте и вовсе безразмерный, — подхватил свою куртку и вышел вслед за Альгирдасом. Вскоре его голос неразборчиво послышался откуда-то снаружи.
Маришка выглянула, поманила Макса, Дюха тоже подлез поближе. Сквозь прозрачный полог, они видели две черных тени на фоне темного неба. Через минуту тени слились в одну.
— Кто скажет, что они любовники, — пробормотал Дюха, — в того я первый брошу камень. Такой большой, какой смогу поднять, а я один раз чуть «тойоту» не поднял. Но, знаешь ли, Макс, того, кто скажет, что они не любовники я просто убью на фиг. А ты никак понять не можешь, — закончил он без всякой логики.
— Хорошо сказал, — буркнул Макс, совершенно случайно стряхнув пепел прямо на штаны Дюхе, — мощно задвинул! Внушает!
ГЛАВА 3
— Ты не перестаешь меня удивлять. Что еще тебе известно о смертных такого, чего ты знать не должен?
— У мечты есть имя, — с улыбкой отозвался Альгирдас и встал так, чтобы Орнольф загораживал его от любопытных взглядов из шатра. — Смертные тоже мечтают. Конечно же, я многое о них знаю. Но понять, а тем более рассказать могу не всегда, и только на нашем языке. Они мечтают не только об ужасах, знаешь… о чудесах тоже.
— Ну, это ты дал понять более чем доступно, — Орнольф хмыкнул, — чудотворец… Никак не могу привыкнуть к тому, что ты — высокий фейри. Владыка Ду'анн алла.
— Не привыкай. Должен же хоть кто-то считать меня человеком. Кстати, высочайший владыка Гуанду справлялся насчет тебя.
— М-м?
— Он почел бы за честь видеть тебя среди своих рыцарей. Хочешь стать высоким фейри, а, рыжий? Тогда у верности будет имя Касур.
— Ты это серьезно?
— Да.
— А ты сам хочешь…
— Да.
— Мог бы и подождать, пока я спрошу.
— Зачем? Я же знал, о чем ты спросишь. И, отвечая на третий вопрос, Орнольф, нет, я на твоем месте не выбирал. У меня не было выбора. Я — высокий владыка, но высочайшего просто нет, а если он когда-нибудь появится, его будут звать Ду'анн алла. Вот такие дела… Я немного устал, рыжий.
— В переводе с паучьего на общепринятый это означает «с ног валюсь», — ворчливо заметил Орнольф, слегка одуревший от услышанного, — пойдем-ка спать.
Альгирдас мотнул головой и сел на землю, прислонившись к переднему колесу внедорожника:
— Не настолько устал. Просто посижу тут. Недолго. У тебя пар изо рта идет, на улице холодно да?
— А ты не чувствуешь? — Орнольф присел рядом.
Автомобиль был чистый, словно только что из салона, как будто не он изо дня в день колесил по самым неуютным и диким краям. Появилась дурацкая мысль, как бы не запачкать его пропылившейся курткой.
— Я велю рабам почистить твою одежду, — пробормотал Альгирдас. — Сейчас, только покурю…
Сигарету у него Орнольф без лишних слов отобрал. Альгирдас даже спорить не стал. Закутался поплотнее в плащ, как будто тоже замерз, и почти сразу заснул. Выключился. Усмехнувшись, Орнольф шуганул засуетившихся рабов, взял Паука на руки и отнес в шатер.
…Последнее время Хельг снова стал спать. Нечасто. Раз или два в неделю. И недолго. Но по сравнению с его обычным бессонным графиком даже раз в десять лет было бы много.
Он уставал. Слишком напряженно работал, а восполнить затраченные силы было нечем. Пригодные для еды фейри заключили с ним мир, пригодные для еды люди — даже если не брать во внимание то, что Хельг лишь в самых крайних случаях соглашался есть людей — все были необходимы, каждый на своем месте. В пищу-то годились только маги и жрецы, а по нынешним временам и те и другие были нарасхват.
Орнольф без раздумий отдал бы Хельгу всю свою кровь, он бы жизнь ему отдал не задумываясь. Но то, что связывало их двоих — трепетное и великое таинство, квинтэссенцию любви, невозможно было извратить, низвести до обычного кровопийства. Просто не получилось бы, даже согласись они оба с тем, что это необходимо. Зато Орнольф мог присматривать за ним, а это уже немало. Паук за тысячу с лишним
