Сергей Игоничев
Скиф
Глава первая
Небо на востоке окрасилось в розоватые цвета, напоминая, что с минуты на минуту из-за горизонта должно показаться солнце, которое своими первыми лучами разгонит предрассветный сумрак. Ночь закончилась, оставляя в прошлом кошмар, который довелось пережить семерым мужчинам, стоящим на лужайке около старинного особняка, выстроенного еще в XIX веке каким-то местным купцом, сколотившим солидные капиталы на торговле пушниной. Пришедшие к власти большевики без промедления вышвырнули его потомков из добротного, просторного семейного гнезда, назвав этот грабеж заумным словом «экспроприация». Прошло время, и новые хозяева жизни поступили с потомками тех большевиков примерно так же, как поступали их предки. Правда, называлось это действо не экспроприацией, а приватизацией, но разве в названии суть? Конечный результат, как его ни назови, все равно сводился к одному — собственность перекочевала в другие, более шустрые ручонки.
Скиф с замиранием сердца ожидал, казалось бы, такое привычное, обыденное явление, как восход, внутренне приготовившись к самому поганому для себя исходу. Ему было от чего нервничать. События минувшей ночи перевернули его жизнь с ног на голову, и вполне могло статься, что этот восход будет последним в его бурной, но такой недолгой жизни. Он был готов к этому, хотя уходить из жизни в самом ее расцвете все же было до слез обидно.
Скиф оглянулся на людей, молча стоявших за его спиной. Эти шестеро были его вспомогательной группой, группой, с которой он работал, доверяя этим ребятам почти как самому себе, и все же…
Эта проклятая ночь сделала их врагами, которых необходимо было успеть уничтожить до тех пор, пока рассвет не уничтожит его самого. Скиф решительно поднял увесистый «Вектор»[1], с тоской глядя в последний раз на людей, которые были ему близки, и замечая по их глазам, что они все поняли.
Череда пистолетных выстрелов слилась в длинную очередь. Скиф знал, как обращаться с этой опасной игрушкой, всаживая по три пули в каждого. Один кусочек серебра в сердце, два в голову, чтоб наверняка. По инструкции Отдела оборотни должны были быть обезглавлены, но делать этого со своими бывшими товарищами Скиф не собирался. Во-первых, две разрывные спецпули «Вектора» сделали из голов нечто бесформенное, превратив содержимое черепа в кровавый кисель с микрочастицами серебра, дающими гарантию, что оборотень не воскреснет путем трансформации. А во-вторых, времени на поиски ножа у Скифа уже не оставалось. Максимум, что он успевал, так это выкурить, возможно, последнюю в жизни сигарету.
Ароматный табачный дымок легонько закружил голову, навевая воспоминания о днях минувших. Впервые за свою службу в Отделе Скиф попал в такую ситуацию, когда все предрешено и ничего нельзя исправить. Остается только сидеть, тупо ожидая конца. Или все-таки прав был старый Хранитель, когда предсказал ему жизненный перекресток, и надвигающаяся смерть не более чем очередной этап его извилистого жизненного пути? Невольно мысли Скифа перенеслись почти на два десятилетия назад, в год 1987-й, к событиям, ставшим причиной его появления в Отделе.
…Когда Александр открыл глаза, его удивил белоснежный, как первый снег, потолок. Насколько он помнил, в казарме, где он провел последний месяц, ничего подобного не имелось. В бараках, где ему предстояло отдавать какой-то не совсем понятный долг Родине, потолки и стены были обиты фанерными щитами, не крашенными по причине отсутствия краски. Вернее, краска была выписана, но усилиями крепко пьющего старшины роты прапорщика Зыгало она тут же превратилась в винно-водочные изделия местного ЛВЗ.
Осмотревшись по сторонам, Александр пришел к выводу, что на данный момент находится в каком-то лечебном заведении, поскольку вся обстановка, включая тумбочку с непонятными приборами, говорила о том, что скорее всего он в больничной палате. В подтверждение этой версии в воздухе витал запах хлорамина, лекарств и еще чего-то неизвестного, но постоянно присутствующего в больничных коридорах. Что было для него непонятным, так это наличие на единственном в палате окне солидной стальной решетки, сквозь которую просматривался кусок ярко-голубого неба. Так и не придя к определенному выводу насчет подобных мер безопасности, Александр занялся осмотром себя любимого, поскольку подозревал, что его нахождение на больничной койке наверняка связано с травматизмом, поскольку заболеваниями, способными ни с того ни с сего уложить его в больницу, он не страдал.
Увиденное повергло его в расстройство чувств и смятение духа. Над правым глазом обнаружилась широкая полоса лейкопластыря, под которым прощупывался болезненный рубец, грудная клетка перебинтована, а в области чуть пониже сердца на бинтах выступила засохшая кровь. В дополнение картины все тело ныло, словно его пропустили через мясорубку. Взглянув на свои кулаки, Саша совсем закручинился. Он знал, при каких обстоятельствах можно так разбить костяшки. На щедро обработанных йодом кистях рук человек знающий легко мог определить следы от зубов, по которым эти руки били самым незатейливым образом — сильно и без разбора.
Но и это были еще цветочки, поскольку при попытке встать с койки выяснилось одно весьма неприятное обстоятельство. Щиколотка левой ноги была прикована к спинке кровати наручником, существенно ограничивающим его передвижения в пространстве. Вот тут-то Александру стало по- настоящему страшно. В его воспаленном мозгу со скоростью пули проносились картины одна ужасней другой. Первая мысль, которая пришла ему на ум, была вызвана публикациями в прессе о врачах-изуверах, в соответствии с веяниями перестроечного времени, естественно, носящих погоны КГБ. Стать подопытным кроликом в руках врачей-садистов — перспектива далеко не из радостных! Однако, сопоставив решетки на окне, разбитые кулаки и общее состояние измочаленности, он был вынужден признать несостоятельность первой версии, зато вполне реально было предположение, что данное лечебное заведение есть не что иное, как больница при тюрьме. После более детального рассмотрения такой возможности Александр был вынужден отвергнуть и ее, поскольку подозревал, что в тюремном лазарете наручники на ногу надевать не будут, так как убежать из этого заведения весьма затруднительно. Значит, оставался вариант с госпиталем, куда он угодил из-за проблем с сослуживцами, тем более что проблемы эти имели место быть. Внезапно, как это часто случается при временной амнезии, он вспомнил все и сразу.
…Когда табунок невыспавшихся, полупьяных призывников привели в расположение части, Александр был сильно поражен. Он хоть и не ожидал увидеть в стройбате пасторальные картинки из передачи «Служу Советскому Союзу», но то, с чем он столкнулся в реальности, сильно не соответствовало понятию «армия» вообще и его личному представлению о ней в частности. Начать с того, что жить им предстояло в бараках, где плотными рядами стояли двухъярусные кровати. Свинарник, царивший внутри так называемой казармы, произвел на привыкшего к домашнему уюту паренька неизгладимое впечатление. Встретивший молодое пополнение старший прапорщик, носивший звучную фамилию Зыгало, обдал строй новобранцев густым водочным перегаром:
— В бытовку, троглодиты!
В бытовке прямо на полу кучами были навалены сапоги, портянки, форменные штаны и куртки. Зыгало, смачно рыгнув, выдал:
— Быстро разобрали, кто что найдет, и в баню!
Подгоняемые двумя сержантами, вновь прибывшие кинулись выискивать свои размеры, зачастую хватая первое, что попадется под руку. Когда с подбором обмундирования было покончено, притихшую группу новобранцев сержанты, весело матюгаясь, погнали в гарнизонную баню. Но самое интересное для молодого пополнения началось к вечеру, когда с работ вернулся личный состав роты. Выкрики: «Духи, вешайтесь!!!» — были для растерянных, остриженных под ноль пацанов чем-то вроде пожелания спокойной ночи. И действительно, после объявления отбоя начался самый настоящий кошмар, в котором только ленивый не влепил «духу» подзатыльник или не прошелся кулаком по почкам.
