татарин Садулла Мирзабекович Абдурахманов, тоже приятель отца Григория, уважавший его не только как постоянного покупателя, но и как хорошего соседа.
Чай скоро был приготовлен, и матушка попросила всех гостей к столу. Отец Владимир с отцом Зосимой присоединились к компании отца Григория. Молодежь образовала свой кружок. Завязался общий разговор, сначала про погоду, но вскоре же перешли на злободневные вопросы: заговорили про прибывшего владыку.
— Ну, как ваше мнение, отец Григорий, о нашем новом архипастыре? — обратился отец Владимир к хозяину.
— Что ж вы его спрашиваете, — заметил доктор, — известно, будет хвалить. Ведь, если судить по рассказам, это воплощение его идеала. А помните, — обратился он к отцу Григорию, — вы передавали мне его первую речь к духовенству, мысли–то у него те, что ивы изволите проводить в своих проповедях.
— Да, вы не ошиблись, — восторженно начал отец Григорий, — я в восхищении от нашего нового владыки. По всему видно, что это человек искренний, горячо верующий в Евангелие и уж во всяком случае не бюрократ. От него веет чем–то апостольским. Вот если было больше таких архипастырей было, то, может быть, нам не пришлось бы переживать такой упадок религии в русском обществе. Мне думается, что наш новый владыка сумеет поставить духовенство на должную высоту, и через то сильно поднимет религиозный дух в нашем обществе и снова возвратит в церковь давно уже отпавшую от церкви интеллигенцию.
— Эк, куда хватили… Вот действительно в чем я вас, отец Григорий, никак не могу понять, — закипятился доктор. — По–вашему выходит, что интеллигенция ушла из церкви из–за попов. Помнится мне, вы и в проповеди своей как–то раз объясняли ненависть интеллигенции к церкви тем, что духовное сословие преследует не Божий цели, а свои узко сословные. Полноте, отец Григорий! Слишком вы плохого мнения об интеллигенции. Неужели вы думаете, что она не может отделить в понятии о церкви существенное от случайного: истинной церкви — от попов–обирал, учение Христа — от проповеди какого– нибудь батюшки, наполненной богословской отсебятиной? Ведь не бросила же она, например, литературы из–за того, что в ней развелись всякие нечистоплотные бумагомаратели. Нет, здесь корень глубже лежит. Человечество перешагнуло уже за пределы того возраста, который может еще верить. Оно созрело. Разум вступил в свои права. Человечество вкусило от древа познания и больше уже не откажется от него. Слишком дороги для него данные, добытые знанием. Наука еще не сказала последнего слова, а если и есть голоса, говорящие о ее банкротстве, то ведь это только умственные трусы или ослабевшие умы, которым не под силу тяжелая работа знания. Как бы то ни было, а даже и то немногое, что добыто знанием, как нечто положительное, дороже человечеству, чем те богатые и беспредельные сокровища всяких богословских и метафизических туманов, преподносимых ему религией. Наука и вера, религия и разум до сих пор остаются непримиримыми, несмотря на все попытки примирить их. И будущее принадлежит, конечно, науке, знанию, а не вере, потому что человечество, по русской пословице, всегда предпочтет иметь лучше синицу в руках, чем орла в небе… А стало быть, настоящую интеллигенцию, истинных людей науки не только ваш новый архиерей, но и сам Иоанн Златоуст не заманит больше в церковь.
— Нет, в этом я с вами, доктор, не согласен, — возразил отец Григорий. — Вот вы вступились за интеллигенцию, говорите, что она умеет отделить существенное от неважного, а между тем сейчас сами смешали в религии существенное со случайным, преходящим. Вы говорите, что религия отжила свой век. Неправда, отжить свой век может та или другая форма богопочитания. Существенное всегда остается. Отжило свой век еврейство, сменило его христианство. Религия всегда была, есть и будет. Что касается христианства, то про него уж никоим образом нельзя сказать, что оно отжило свой век. Оно есть проповедь о Царстве Божием, а всю глубину и ширь Царства Божия еще далеко не вместило в себя человечество. Христова правда, глубина и ширь Царства Божия беспредельны. Никакое время не может сказать, что оно уже всю правду Христову раскрыло…
— Так вот вы и раскройте сначала «всю правду Христову», если, по–вашему, ее не раскрыл всю сам Христос и его апостолы, а тогда уж и преподносите ее человечеству. Увидит оно «всю правду», — может быть, и поймет что–нибудь и примет ее, а теперь пока из того, что открыто, или «раскрыто» до сих пор, еще ничего не может переварить человеческий разум. Понятна ему только одна мораль христианская…
— Но позвольте, — вмешался в разговор отец Владимир, — если разум человеческий не может принять истины христианства во всей их полноте теперь, то ведь это не значит, что он их и никогда не примет, никогда не поймет… Разум прогрессирует, знание расширяется, наука обогащается новыми опытами… А до тех пор извольте все принимать на веру… Ходите в церковь, ставьте свечи… отбивайте поклоны и смотрите уповательно на батюшку, отпустит или не отпустит он вам ваши грехи, то есть впустит или не впустит на том свете в рай.
— Ну, вот вы опять смешали в религии существенное с второстепенным, — заметил отец Григорий.
— Нужно иметь в виду сущность христианства, а не обрядовую его сторону.
— А вы представьте себе, что я до сих пор не могу никак решить вопроса: в чем же, в самом деле, заключается сущность, во–первых, христианства вообще, а во–вторых, — православия в частности.
— А это вот у кого надо спросить, — прервала вдруг разговор матушка и приветливо закивала головой по направлению к калитке сада. Оттуда, не спеша, важной походкой приближался к сидевшим за столом Павел Иванович Юланов, профессор Духовной Академии, известный в богословской науке своими многотомными трудами, любивший зайти в часы досуга к отцу Григорию попить чайку и побеседовать.
— Павел Иванович! Здравствуйте. Милости просим, — заговорил отец Григорий, подымаясь навстречу гостю. — Как кстати вы пожаловали…
— Здравствуйте, здравствуйте, отцы святые, — не теряя важной осанки, раскланивался Павел Иванович, подавая батюшкам свою мягкую, пухлую руку.
— А у нас тут как раз разговор завязался по вашей специальности, — обратился к профессору доктор. — Заговорили о причинах отпадения интеллигенции от церкви, от религии. Отец Григорий, видите ли, всю вину сваливает на «попов». По его словам выходит, что стоит только духовенству заговорить живым искренним словом, взяться за живое Божие служение, и все наладится как нельзя лучше. Кит Китычи раздадут свои имения неимущим, министры будут целоваться с лакеями, студенты ставить свечи перед иконами, а театральные этуали и прима–балерины крестить на ночь своих поклонников и благочестиво наставлять их в честном жительстве со своими законными супружницами… Нет, уж что ни говорите, отец Григорий, а одной искренности тут мало. Вспомните историю моего младшего брата. Честный, бескорыстный, добрый до готовности отдать последнюю рубашку. Запил, не знаю отчего, может и наследственность тут сказалась, — и запил запоем. Я ли не убеждал его бросить этот порок? Мои ли слова не искренни были? И говорил я ему, и писал, писал «кровью своей собственной груди», выражаясь языком одного вашего епископа, требующего того же от духовенства в отношении писания проповедей. Правда, слова подействовали: бедняга перестал пить и через неделю повесился. Вот вам и искренность проповеди.
— Но вы, доктор, слишком узко меня понимаете, — возразил отец Григорий. — Я не только говорю о проповеди, о научении, но и о том, чтобы действительно дать людям то благо, которое заключается в христианстве.
— Так вот и будьте добры, покажите–ка мне это благо. Что в самом деле существенного дало и дает христианство человечеству?
— За христианством много заслуг, доктор, — откликнулся отец Владимир. — Я укажу вкратце на главные. Христианство, во–первых, обновило семью, превратив женщину из рабыни в помощницу мужа и признав за ней полное человеческое достоинство и равноправность с мужчиной; даровало, во–вторых, человеческие права детям. Вам известно, конечно, что раньше отцы имели право продавать своих детей в рабство. Затем христианство преобразовало отношения господ и рабов, сначала смягчив и окончательно уничтожив рабство и крепостничество. Изменило, далее, взгляд на труд, сняв с него пятно позора; породило общественную жизнь, выдвинув на первый план заповедь о любви к Богу и ближнему, то есть ко всем людям. Смягчило законодательство, вообще, сильно облагородило человечество. Влияние христианства особенно очевидно в тех преобразованиях, которые произошли в области личной морали. Выработался новый тип человека. Есть человек–христианин с христианскими чувствами, настроением и волею.
— Прекрасно, — не унимался доктор, — но все это сделало христианство в прошлом, это его
