разобраны ниже.
Таким образом, мы можем констатировать, что в период, обнимающий примерно XI–VII вв. до х. э., племена северного Причерноморья поддерживают меновые и торговые связи со своими соседями как на юго-западе, так и на юго-востоке. Мы видим, что, помимо использования сухопутных путей, связывающих северное Причерноморье со всеми смежными областями, все большее значение приобретают черноморские каботажные пути, связывающие Босфор и Фракию с устьями Буга и Днепра, Колхиду, Кубань и Крым с тем же Бугско-Днепровским районом и даже с Днестром и, наконец, может быть, южное побережье Черного моря с Босфором Киммерийским.
Эти находки привозных предметов, пока еще немногочисленные, позволяют все же говорить о концентрации их в устьях больших рек и о продвижении их от морского побережья в глубь страны по этим рекам, вплоть до лесостепной зоны. Из всех районов скопления импортных предметов наиболее ярко выступает район Бугско-Днепровского лимана и прилегающие к нему местности от устья Днестра до Нижнего Днепра. В этом районе мы видели возникновение первых сношений с югом еще в самом начале II тысячелетия, здесь же в рассматриваемое нами время продолжают встречаться пути сношений как с юго- западом, так и с юго-востоком. Несомненно, что именно в этом районе, при общем для всего северного Причерноморья росте меновых и торговых связей, в начале I тысячелетия до х. э. формируется очаг наиболее интенсивных сношений с побережьями Черного моря от Малой Азии и Фракии до Крыма и Кавказа.
Гораздо меньшее значение, по всей видимости, имел район позднейшего Боспорского царства, где мы не видим признаков существования догреческого культурного центра. В частности, Таманский полуостров, в рассматриваемое время представлявший собой еще группу изолированных лиманами и протоками Кубани островов, пока дал лишь незначительный археологический материал II тысячелетия до х. э. и последующего предскифского периода, позволяющий характеризовать его как отсталый, сравнительно с Закубаньем, бедный район.
Таким образом, археологические факты приводят нас в отношении оценки относительного значения двух районов северного Причерноморья к выводам, прямо противоположным взглядам М. И. Ростовцева, видевшего в районе Боспора древний узел путей и культурный центр киммерийского государства, связанный торговлей с Закавказьем и гораздо более значительный, чем район Днепро-Бугcкого лимана[50].
V. События VII века в истории причерноморских племен
Процессы исторического развития населения северного Причернохморья, о которых мы говорили выше, в VII в. до х. э. приводят к резкому историческому перелому. Племена, находившиеся на средней ступени варварства, почти на всем пространстве степей, от Дуная и до Волги, от лесостепи Харьковщины и до Крыма и предгорий Кавказа, переходят на высшую ступень варварства. Складывается «скифская» стадия в истории местного населения. Почти в это же самое время тот же процесс перехода с различными локальными отклонениями совершается и в восточных степях от Заволжья до Алтая, Монголии и Ордоса, на юге до степей Средней Азии и Закавказья, на западе — вплоть до Венгрии. Местный для всей территории степей в целом, этот процесс приводит к значительному росту подвижности племен в связи с ростом стад, поисками пастбищ и широким использованием коня как средства передвижения. В результате возникают передвижения племен и резко усиливаются столкновения и войны между ними, имеющие целью борьбу за пастбища, захват стад и ограбление соседей. Борьба эта не ограничивается лишь внутренними столкновениями между степными племенами. На границах степей они сталкиваются с мирными и оседлыми племенами и нападают с целью грабежа также и на них. Все эти войны и грабежи, в свою очередь, усиливают и ускоряют процессы имущественной и социальной дифференциации, первоначально обусловленные внутренним развитием степных племен. В особенности следует отметить, что с развитием военных столкновений постоянным явлением становится обращение в рабство захваченных пленных, а использование рабского труда в свою очередь еще расширяет возможности накопления богатств, в том числе и стад, в руках племенной знати и племенных вождей. Все больше усиливаются имущественные различия между этой знатью и основной массой скотоводов-общинников. В VII в., таким образом формируется то скифское общество, блестящую характеристику которого на несколько продвинувшемся этапе двумя веками позже дал в IV книге своих «Историй» Геродот.
Все, что мы знаем теперь об этом обществе, заставляет видеть в кочевниках и в оседлых или полуоседлых земледельцах и скотоводах наших степей, лесостепей и предгорий Кавказа, начиная с VII– VI вв. до х. э., типичных представителей высшей ступени варварства. Мы не имеем никаких данных, которые позволяли бы уже в это раннее время говорить о наличии здесь государства. Поэтому совершенно неправильно говорить о «великом скифском царстве», о «скифской государственности», а тем более о предшествующей ей «киммерийской державе», как это неоднократно делали многие авторы, а особенно упорно и настойчиво Ростовцев[51]. Ростовцев полагал, что именно образование прочного государства на северном побережье Черного моря позволило быстро развиться греческим городам, которые были поставлены в зависимость от скифского государства. Это последнее вело с греками торговлю товарами, получаемыми от покоренных оседлых племен в виде дани.
Сейчас мы знаем, что ход исторического развития был иным и что греческие колонии возникли и развились много раньше, чем возникло государство у племен северного Причерноморья.
Для нас важно отметить, что переход степняков на более высокую ступень развития создает совершенно новые возможности и для дальнейшего роста и расширения торговли. Эти возможности в основном определяются двумя чертами нового хозяйственного уклада, формирующегося в степях.
Во-первых, все более обособляющаяся и усиливающаяся прослойка племенной знати систематически предъявляет спрос на предметы роскоши, как, например, художественные изделия, предметы из драгоценных металлов, парадное оружие, стремясь и чисто внешне в своем быту выделиться из среды рядовых своих соплеменников. В предшествующее время подобный спрос находился в зачаточном состоянии.
Во-вторых, та же самая племенная знать с развитием новых отношений получает в лице военнопленных — рабов в свои руки товар, могущий служить эквивалентом при меновой безденежной торговле, наряду со скотом и продуктами животноводства. Нет сомнения, что в конкретных исторических условиях VII–VI вв. до x. э. скорее всего именно возможность приобрести рабов могла привлечь иноземных торговцев с юга в страны северного Причерноморья[52]. В предшествующее же время местные племена не могли систематически поставлять рабов, так как самый институт рабства, при ничтожном значении военных столкновений, не мог здесь еще получить сколько- нибудь заметного развития.
Только учитывая охарактеризованный переход степняков на высшую ступень варварства, мы поймем исторические события VII в., сыгравшие такую большую роль в жизни переднеазиатских стран, события, выразившиеся в киммерийском, а затем в скифском погроме, ярко и красочно описанных в клинописных источниках и в Библии.
Вспомним, что киммерийцы впервые упоминаются в ассирийских источниках еще во 2-й половине VIII (в. под именем «гимирри» и локализуются к северу от Урарту, т. е. в Закавказье. Несколько позже они передвигаются на юг, нападают на подвластные Ассирии области, а затем ассирийцами, призывающими на помощь себе скифов («ашкузай»), оттеснивших киммерийцев на юг, вытесняются на запад, в Малую Азию. Здесь киммерийцы на довольно долгое время подчиняют себе Лидию, Синоп и некоторые другие районы, но терпят поражение в Киликии.
Скифы, в свою очередь, проникли в Переднюю Азию, по ассирийским источникам, с севера, из Закавказья, через владения Урарту. После вытеснения киммерийцев на запад, конные орды скифов, отчасти, по-видимому, в союзе с Ассирией, проникают далеко на юго-запад, до Палестины и границ Египта (около 625 г.)[53]. Во время осады Ниневии мидийцами (612 г. до х. э.) они приходят в столкновение с последними и, по видимому, совершают набег на Мидию. В конце концов —
