– Не обольщайся! Кто-то нас любит, а кто-то и нет. Да и потом, уж не пришло ли тебе в твою мудрую курчавую голову, дружище Малыш, что народ поднимет восстание, чтобы встать на защиту Робина Гуда? Они бунтуют только тогда, когда в каком-нибудь графстве, баронстве, аббатстве становится совсем туго с хлебом. Вот этим их пронять можно, а ради всего остального их с места не сдвинешь. В городах, там да, любят повоевать за свои права, за привилегии всяких гильдий, и тому подобное. Но горожане нас не жалуют, думаю, это тебе понятно. Так что расчет принца Джона вообще-то верный. Только он Шервудского леса не знает. Это сколько же нужно собрать дружин, чтобы его полностью окружить, да еще весь прочесать? Когда шериф получит эту бумагу, он будет долго браниться! Кстати! – тут Робин вновь посмотрел на брата Тука. – Раз ты эту бумагу забрал, то принцу придется снова ее писать, да?
Монах вздохнул:
– Ну, не сам же он все это пишет. А писцы за то и деньги получают. Я, признаться, сперва хотел заучить написанное наизусть и положить свиток назад, в сумку гонца, однако, решил, что беречь его голову мне не резон: Господь всегда карает людей за небрежение, а тем более, за небрежение, сопряженное с пьянством. И чем позже шериф получит этот указ, тем больше у нас будет времени, чтобы принять решение. Я прав?
– Прав-то ты прав! – лицо Гуда вдруг сделалось сумрачным, какая-то назойливая мысль явно не давала ему покоя. – Ну-ка, братец Так, расскажи мне подробно, где и как ты отыскал и коим образом обчистил этого самого гонца?
Разговаривая, они пересекли прогалину и остановились на другой ее стороне. Их обступали цветущие кусты шиповника, дурманящий ночной аромат белых и красных цветов делал воздух сладким. Робин сорвал веточку, поднес к лицу и тотчас сморщился: цепкие шипы впились в его палец, и несколько капель крови выступили на загорелой коже. Разбойник сердито слизнул кровь, сплюнул.
– Вот видишь, даже нежный цветок защищается, когда мы по неразумию своему посягаем на его жизнь! – воскликнул монах. – Так неужто же мы не сможем защитить себя от опасности? Ты хочешь знать, как все было? Изволь. Вчера после полудня заглянул я в одну из знакомых мне ноттингемских харчевен. Там всегда что-нибудь да услышишь интересного. Сижу я, пью вино, молясь про себя, чтоб оно пошло на пользу моей утробе, как вдруг входит человек в широком плаще, а под плащом и капюшоном – кольчуга и шлем. Сел за стол, тоже заказал вино и спросил у хозяина, можно ли будет в этой харчевне заночевать. Тот говорит, что, мол, можно, и цену называет. Этот добрый человек тотчас ему деньги на стол высыпал, а потом выругался и сказал: «Надо же было мне явиться сюда из Лондона, когда в Ноттингеме нет шерифа! Придется ждать, покуда он возвратится!». Вот тут я и решил, что пора к нему подсесть. Подсел. Он, кажется, даже обрадовался: «Ого, – говорит, – монах это к удаче. – Выпьешь со мной, брат?». Я ему: «Буду рад, добрый человек!». Ну и пошло. Думаю, вы знаете, братья мои, что в нашей округе лучше меня пьет разве что городской палач Энди Блю. Но у него ремесло такое, что без этого тяжко. Выпили мы с гонцом по бутылочке, потом по второй. Его разморило. Говорил он много, и я уразумел из его речей, что письмо, которое он привез шерифу, каким-то образом касается знаменитого разбойника Робина Гуда. Спрашиваю: «Отчего же его королевское высочество всемилостивый принц отправил с таким важным делом всего одного человека?» А гонец хихикает: «Оттого, братец, что отправь он с этим нескольких людей, это стало б заметно, об этом бы много говорили, и кто-нибудь обязательно рассказал проклятому разбойнику, что вот, мол, привезли указ по его душу!». Я слушаю, да подливаю и подливаю ему винца.
– Только винца? – полюбопытствовал Малыш. – Знаю, у тебя при себе имеется одна настоечка, пара капель которой делает любое вино слишком крепким!
– Есть у меня такая! – еще шире улыбнулся брат Тук. – Но на сей раз она не понадобилась – гонца развезло быстро. Когда никто на нас не смотрел, я выудил у него письмецо, положил поглубже в свою сумку, допил кружечку – не оставлять же ее было, да и побрел себе восвояси из харчевни. В укромном месте потом прочитал указ, ну и решил, что его нужно немедля нести к тебе, Робин, да не оглашать при всех, а сделать так, чтобы покуда обо всем знали только ты, я и Малыш. Не нужно здесь ни лишнего шума, ни опрометчивых предложений.
Робин Гуд слушал монаха, держа в одной руке королевский свиток, в другой оцарапавший его цветок шиповника. Омрачившая лицо разбойника задумчивость не проходила, он казался смущенным и озадаченным.
– Странно! – произнес он наконец.
– Что тебе странно? – не понял Малыш Джон. – Ничего тут странного. Надо было этого ожидать, в конце концов. Теперь наше дело решить, как действовать – раствориться в лесу так, чтоб не найти было, либо на какое-то время вообще из него исчезнуть. Веллендера в городе нет, вернется он… мы не знаем, когда. Ну, положим, дня через три – на более долгий срок он свои владения редко покидает. За это время принц узнает, что его указ утерян, прикажет отрубить голову болвану-гонцу и пошлет новый свиточек. Привезут его. Чтобы собрать вместе несколько дружин, шерифу потребуется еще не меньше трех-четырех дней. Значит, у нас есть, по крайней мере, неделя. Вот и воспользуемся.
– Прекрасно! – Робин, казалось, стряхнул с себя сомнения и воткнул шиповник в ворот своей куртки, а свиток затолкал за пояс. – Раз времени так много, я, пожалуй, успею завтра съездить по делам и кое с кем посоветоваться.
Брат Тук и Джон переглянулись. Пожалуй, только для них двоих не было секретом, что время от времени (но крайне редко) Робин Гуд встречается то ли в Ноттингеме, то ли за его пределами с каким-то загадочным осведомителем, возможно, даже из знатных. Если он решил обратиться к этому человеку на сей раз, значит, положение показалось ему сложнее и опаснее, чем казалось им?
– Я поеду с тобой? – спросил Малыш, отлично зная ответ.
– Не стоит. Ты слишком заметен. Позаботься о хорошей лошади и малозаметной одежде. Это с утра. А сейчас, идемте в лагерь, друзья, до рассвета надо бы выспаться.
Глава 8
Ночлег
После сражения на дороге от сопровождения епископа осталось семь человек, и одного из них его преосвященство почти сразу отправил вместе с другими ранеными назад, в Уорвикшир: у воина обнаружилась глубокая рана в левом плече, кровь едва удалось остановить, и было очевидно, что долгого пути ему не выдержать. У шерифа насчитывалось семнадцать бойцов. Сэр Эдвин приказал нескольким воинам, на всякий случай, держать под рукой заряженные арбалеты, хотя опыт подсказывал ему: нападавшие не вернутся. По крайней мере, сейчас не вернутся – пускай даже у них есть вблизи подкрепление, все равно – на большой, хорошо вооруженный отряд они среди бела дня уже не нападут, тем более, если поняли, кто пришел на помощь епископу. Слава грозного Ноттингемского шерифа была известна далеко за пределами Ноттингемшира.
– Я ведь даже не назвал вам своего имени, – извиняющимся тоном заметил епископ, когда они миновали окрестности Шервудского леса и выехали на широкую проезжую дорогу, ведущую к границам Йоркширского графства. – Простите мою забывчивость, просто события были из ряда вон выходящие. Мое имя Антоний.
– Я слышал о вас, Преосвященный Антоний, – сказал шериф. – Во всяком случае, в наших краях слава у вас добрая. Многие рассказывают, как вы во время эпидемии оспы устроили в нескольких аббатствах больницы, как девять лет назад, в год неурожая благословили раздать голодным все зерно из запасов монастырей.
– Возможно, тогда я поступил не совсем разумно, – улыбнулся епископ. – Оставлять монастыри вовсе без запасов нельзя – мало ли, что может случиться в следующий год, мало ли, для чего еще потребуются запасы хлеба? Но неурожай и впрямь был жестокий, и я не выдержал – возле моего замка толпами собирались женщины с голодными детьми… Однако, Господь простил мою неосмотрительность – следующие два года, если помните, были богатыми, и мы быстро восстановили свои закрома. А вы? Я о вас тоже слышал немало. Кажется, вы здесь шерифом вот уж восьмой год?
– Именно так, ваше преосвященство. И надо же было случиться, что именно при мне в Ноттингемшире завелась такая нечисть, как этот Робин Гуд!
Преосвященный Антоний вздохнул, но не только от сочувствия к сэру Эдвину – просто его конь, должно быть, утомленный долгой скачкой, никак не мог попасть в ногу с конем шерифа, и епископ то слегка отставал от своего собеседника, то вырывался вперед, что, конечно, не могло не мешать их разговору.
