у него не получалось. Ему припомнилось рассуждение Кэндзи о человеческой памяти: «Наше сознание — как анфилада комнат, в которых мы раскладываем воспоминания. Некоторые всегда на виду, и там все разложено по этажеркам, а в других вещи свалены как попало, словно на пыльном чердаке. Если не можешь чего-нибудь вспомнить, воспользуйся внутренним зрением как лампой, обойди с нею все комнаты одну за другой, внимательно следи за лучом света, который направил внутрь самого себя. Тогда в конце концов доберешься до комнаты, где находится искомое воспоминание».
Виктор смежил веки и сосредоточился. Островский, горшочки на серванте — там кураре? Русский расписывался в «Золотой книге» — как и Патино, Кавендиш, Кэндзи и Таша. Из этих пятерых умерли двое. А что если Кэндзи и Таша знакомы, ведь Кэндзи купил те же духи, что и у Таша — «Бензой». Кроме того, он встречался с Островским и продал ему эстампы. Островский принимал у себя Таша. Таша… Какая связь между этими фактами, этими людьми, этими смертями, притом, что решительно ничего, кроме простой интуиции, не позволяет утверждать, что это были убийства? Мысли путались, и мигрень все-таки настигла его. Он простонал:
— Таша…
Приняв лекарство, немного полежал, ожидая, когда станет легче, потом нашел в себе силы встать за портретом Таша, после чего снова лег и, морщась, стал пристально разглядывать портрет. Отчего его так тянуло к этой женщине? Чем она лучше других? Симпатичная мордашка. Груди, круглые, налитые, как персики. Он вдруг словно увидел, как двумя росчерками карандаша она набросала изображение Билла Коди, превратив породистую лошадь в уморительную клячу. Вспомнив про клячу, он почувствовал, что напал на верный след! «
Боль немного отпустила, и Виктор торопливо оделся. Уже уходя, заметил, что портрет остался лежать на постели. Он переставил его на комод, прислонив к часам, и, задержавшись на пороге, посмотрел на Таша со странной улыбкой. Она была поблизости, когда произошли все три несчастья. Но только ли это так его взволновало?
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Некий господин вполне определенной наружности, одетый соответствующим образом, прихрамывая, мерял шагами коридоры полицейской префектуры, как делал это изо дня в день. Несколько лет тому назад, когда он исполнял обязанности тайного агента службы безопасности, карманник из воровской шайки повредил ему ногу. Родом его занятий была слежка. Перейдя в бюро семейных расследований, Исидор Гувье пять лет изнывал там от скуки, а потом написал рапорт об отставке и стал частным сыщиком. И вот теперь Мариус Бонне убедил его принять участие в авантюрном проекте «Пасс-парту».
Исидор Гувье почти не общался с другими журналистами, находя их слишком циничными и самодовольными. Ничего примечательного в нем не было, и всех удивляло, как он ухитряется всегда и во всем проявить осведомленность. Разгадка была простой: всегда неторопливый, невозмутимый, проницательный, он неизменно оказывался в нужное время в нужном месте.
В тот день, 29 июня, он ходил по кабинетам, прикрывая нос клетчатым платком — его донимала сенная лихорадка, которой он страдал уже долгие годы. Прихрамывая и хлюпая носом, Исидор Гувье поджидал, когда из предпоследней двери в глубине коридора выйдет кучер фиакра по имени Ансельм Донадье.
Редакция «Пасс-парту» была закрыта. На двери висела написанная карандашом записка: «Исидор, мы будем у „Жана Нико“, приходи туда».
Огорченный, что не удалось просмотреть номера газет, Виктор без особого труда отыскал кафе, располагавшееся рядом с галереей Веро-Дода. На террасе за аперитивом сидели Мариус, Эдокси, Антонен Клюзель и Таша, а два типографских рабочих расположились на почтительном расстоянии.
— Виктор! — окликнул Мариус. — Выпей с нами!
— А по какому случаю? — осведомился тот, отсалютовав компании и долгим взглядом посмотрев на Таша.
— По случаю успеха наших статей «День на выставке с Брацца» и в честь нашего следующего гостя, Шарля Гарнье, архитектора павильона Истории человечества. Он только что подтвердил свое согласие. А эпиграфом мы возьмем один из его многочисленных каламбуров, который как нельзя лучше подойдет нашей газете:
«Фигаро» позубоскалит, Антонен Клюзель завтра начнет брать интервью, Таша пойдет с ним. Кстати, твоя хроника имеет большой успех, напишешь еще?
Виктор, только что сделавший заказ, нахмурился.
— У меня не было времени подумать об этом. Есть смутная мысль насчет романов, рассказывающих о преступлениях и убийцах. Как насчет этого?
Мариус удивленно воззрился на него.
— Вот уж не думал, что тебя интересует этот жанр литературы!
— Этот жанр литературы известен с незапамятных времен, вспомни историю Атридов, — отозвался Виктор, сверля взглядом Таша, которая почему-то опустила голову.
— Вы не находите, что в жизни слишком много насилия? Мало того, что войны, так еще и всякие гнусности, вроде этих трупов на выставке! — заметил Антонен Клюзель.
— Почему же? Такие события оживляют рутину, заставляя о многом поразмыслить, — заметила Эдокси с усмешкой.
— Дети мои, не забывайте, что на сей момент у нас нет ни малейшей уверенности в том, что речь идет об убийствах, анонимка вполне может оказаться выходкой сумасшедшего. В последнее время в префектуру полиции подобные письма приходят пачками. В Париже полным-полно ульев с дикими пчелами, особенно неподалеку от сахароперерабатывающих заводов. Мастерские, квартиры, сады просто кишат пчелами, префект даже запретил культивировать пчеловодство в центре столицы. Многие люди ужалены, и не раз. Известны случаи эпилепсии у маленьких детей, у взрослых отмечены приступы судорог, а бывает, что после укуса пропадает зрение и…
— Ты противоречишь сам себе, — заметил Антонен. — вот ты говоришь…
— О да, говорю и говорю, нужно уметь хорошо говорить, чтобы повысить тираж…
Мариус прервался, заметив кого-то на другой стороне тротуара. Запыхавшийся Гувье перешел улицу и направился к «Жану Нико».
— Новостей полна корзина! Приготовьте ваши перья: у нас на одного покойника больше! — Известие встретили восклицаниями, а довольный Гувье продолжил: — Его обнаружили после полудня, в фиакре, мертвехонького. Я подождал, пока из префектуры выйдет кучер фиакра, и тотчас подлетел к нему, допросил
